Гордо зажав в зубах едва пойманную рыбёшку, Серебряк бодрым шагом направлялся обратно в лагерь. Рыбалка в такие морозы занятием была далеко не приятным, и пятнистый, то и дело ёжась от холода, стремился как можно скорее вернуться домой, да поудобней устроиться на своей теплой подстилке. - Скоро морозы пройдут, солнце станет греть, сугробы таять - рассуждал про себя воитель, стараясь хоть как-то отвлечься от мыслей о кусавшей лапы боли. - Птицы запоют, наступит весна, пора любви. Эх, найти бы себе в этот сезон кошку хорошую, да помоложе. - блаженные мысли о несуществующем романе, как-никак, грели душу, а вместе с ней и тело. О чем еще мечтать одинокому сердцу, как не о любви? - И чтобы голос был такой сладкий-сладкий, а сама вся миниатюрная, гибкая. И чтобы слушала меня. И хвалила. - выдуманная возлюбленная уже запестрила красками в его сознании, обретая и плоть и душу, и абсолютно довольный началом дня, речной воин вошёл в лагерь.
А потом он, совершенно неожиданно для самого себя, умер.
Конечно, не сразу - большая боль никогда не приходит одномоментно, она накатывает медленно увеличивающимися в своей силе волнами, уверенно затягивая тебя всё глубже и глубже в водоворот. Сперва наступает фаза отрицания, когда ты ещё не ощущаешь буквально ничего - в голове просто пусто, лишь сердце начинает колотиться быстрее обычного. Ты видишь всё своими глазами, осознаешь, что произошло, прекрасно понимаешь, что это значит для тебя, но не желаешь дать горю овладеть разумом. Ведь та первая боль, само её принятие, означают лишь то, что произошедшее вполне себе реально. Отрицание – этакий короткий приют перед долгой дорогой, быстрый момент, подготавливающий тебя к месяцам, годам, а того и всей жизни с неизлечимым шрамом. Оттого, ошеломленный увиденным, Серебряк сперва не мог произнести ни слова - он просто-напросто не верил. Не верил, не хотел верить, и не желал даже представлять себе, что смерть лучшего друга способна сделать с его жизнью. Он не думал сейчас о племени - в центре главной поляны лежал не его предводитель, не бравый Львинозвезд. Там лежал его товарищ, его друг, его брат - Львиносвет, его верный спутник с самой детской, его главный напарник во всех котячьих играх - Львёнок, самый грозный и близкий соперник в палатке оруженосцев - Львинолап. Павший соплеменник был ему не просто другом - он был огромной, невосполнимой частью его жизни. Он был одной из тех колонн, на которой держалось всё мировоззрение, все планы на будущее, все мысли Серебряка. И он был мёртв.
Боль подступила в тот момент, когда вся их дружба пронеслась перед глазами. Наша история закончилась - понял зеленоглазый, на дрожащих вовсе не от холода лапах приближаясь к телу льва. К нему медленно, но верно приходило понимание того, что на этом оборвётся всё. Всё, что он знал. Пятнистый больше никогда не сможет сказать ему, как дорожил их дружбой. Не сможет перекинуться парой шутливых замечаний. Не сможет сделать ничего из того, что, как именно сейчас ему казалось, он должен был сделать. Но не успел. Не захотел. Не смог. И уже было слишком поздно.
Всё должно было быть иначе - упрямо качая головой, будто бы яростно споря с самим собой, убеждался Серебряк. В его-то планах каждый из трёх друзей должен быль обзавестись семейством, воспитывать обучающихся одновременно детей, наблюдать, как те растут и становятся неразлучными друзьями, ровно как и они много лун назад, а смерть бы пришла совсем нескоро, лун так через сто. И она была бы мягкой, ожидаемой и принесла бы лишь облегчение. А до того момента, они все, втроем, вместе с Оцелоткой, ворчливо бы обсуждали молодое поколение да вспоминали свои бравые денёчки.
Но ничего больше не случится. Никогда. И это резало по сердцу острее любой боли, из всех, которые он когда-либо чувствовал. А самым худшим было то, что изменить что-то было невозможно. Чёрная, глубокая безысходность.
Новости об Оцелотке доходили до него словно какое-то эхо. Будто бы он глубоко погрузился под воду, и лишь отдаленно слышал неразборчивые голоса оставшихся на земле. Сестра теперь станет предводителем, да, точно. Но как. Как. Как такое могло случиться. - это больше не звучало, как вопрос. Кот просто повторял про себя одно и то же, боясь, что стоит лишь на момент перестать и затихнуть, как другие, страшные, темные мысли заполонят его разум.
- Звездопад - прошептал он одними губами, всё еще до конца не осознавая ни слова Крестовничка, ни утверждение Ручей.
Ручей.
А Ручей, поверженная горем сокрушалась, громко плача и истерично крича. И Серебряк недовольно дернул ухом. Глупость. Она думает, ей больно. Ей кажется, что в свои-то двадцать лун она смогла привязаться к Львинозвезду как никто другой. Ничего ты не понимаешь - как-то мрачно подумал Серебряк. Злость для него была редким гостем, но сокрушающая боль заглушала всё светлое.
— Последние минуты, и больше ничего, понимаешь? Ни-че-го!
- Да что ты знаешь о боли. - хрипло, словно он только вчера переболел зелёным кашлем, произнёс воин.
И ему не нужен был ответ. Он и без того знал - никто, ни одна живая душа на поляне не ощущает и части той боли, что с этого момента поселится в его сердце навсегда.
Отредактировано Серебряк (12.01.2019 21:46:35)