Собственная шерсть защекотала нос, и Сойкоглаз, зажмурившись и мотнув мордочкой, тихо чихнул. Коты постепенно расходились – старейшина слышал их шаги и негромкий гомон, но не стремился вникать в чужие диалоги. Ему было уютно в собственном маленьком мирке в компании Цикады.
Сойкоглаз уселся поудобнее и запрокинул мордочку к старшей воительнице, ожидая ответа, но голос неожиданно подала доселе не вмешивающаяся в их беседу Крушина:
— Ты уже не сможешь научиться видеть, Сойкоглаз.
В её тоне не было насмешки или осуждения, но котик отчего-то вскинулся и воинственно распушился. Не в первый раз его стремление стать таким же, как и все, не воспринимают всерьёз; не в первый раз его пытаются спустить с небес на землю и тычут носом — деликатно, ненавязчиво, а то и с откровенной прямотой и даже, порой, грубовато — в то, что он калека.
Калекой же себя Сойкоглаз вовсе не считал, и был готов отстаивать свою честь до последнего.
— Все вы так говорите! — с обидой выпалил он, поджимая хвост и выпуская коготки. — А я всё равно научусь!
Бледно-голубые глаза, несмотря на появившееся слабое жжение, по-прежнему были сухими, но губы мелко задрожали. Сойкоглаз нахмурился и стиснул зубы. Снова, снова одно и то же: никто не верил в него, никто не хотел дать пятнистому котику и шанса на увлекательную — Сойкоглаз в этом нисколько не сомневался — жизнь воителя. Одна только сестра была на его стороне.
— Даже став очень хорошей целительницей, Ивушка не сможет вылечить тебя. — Старейшина скрипнул зубами и понурил голову, не решаясь вступать в спор с глашатаей. — Ты не болен. Просто... Все мы рождаемся разными. Маленькими и большими, белыми, рыжими, серыми, чёрными, полосатыми и пятнистыми.
— Н-но, — попробовал было перебить Крушину Сойкоглаз, но его голос предательски надломился, дрогнул, и котик скомкал свой ответ; произнёс его тихо и едва различимо, так что даже самые чуткие уши навряд ли смогли бы уловить прозвучавшие в нём, голосе, ноты отчаяния, — я ведь даже не знаю, как это: «рыжие», «серые», «чёрные», «полосатые» и «пятнистые»…
— …У каждого свой особый талант. Тебе нужно найти свой, — отрезала глашатая и тотчас удалилась.
Её тяжёлые шаги громовыми раскатами отдавались в ушах ошарашенного Сойкоглаза, но громче них был лишь грохот его собственного сердца. Сердца, которое испещрялось ломаными линиями трещин, лопалось, кололось на части и падало к его лапам разверстыми фрагментами. И резало, нещадно резало и полосовало его душу острыми кромками.
Уж если сама Крушина сказала, что ему не суждено научиться видеть, то разве неуёмное желание самого котика утереть нос всем тем, кто не верил в него, могло иметь хоть какой-то вес против её вердикта?
Сойкоглаз застыл, уставившись куда-то впереди себя, и закусил губу, больше всего на свете желая оказаться не слепым, но глухим, и пропустить каждое веское слово глашатаи мимо ушей.
Цикада же, между тем, вновь подала голос, и Сойкоглаз послушно закивал: машинально, неестественно, только бы та ни о чём не заподозрила. Его глаза жгла невыплаканная соль, но старейшина держался. Пока ещё держался, пытаясь проглотить всё, сказанное дымчатой соплеменницей, и не подавиться комом вставшими поперёк горла рыданиями.
— Я не люблю свою маму, — кое-как совладав с эмоциями, наконец тихо признался котёнок и неуютно повёл плечами, словно и сам не был до конца уверен в правдивости своих слов, — потому что я даже не знаком с ней. Но я люблю тебя, — тут же бледно улыбнулся он и коснулся лапкой её полосатого бока. – И Ивушку, и даже… — Сойкоглаз осёкся и разом погрустнел. Нетрудно было догадаться, о ком шла речь: только при упоминании одного-единственного кота мордочка юного старейшины мрачнела, а его глаза, и без того невзрачные, тускнели ещё сильнее. — И всех-всех, кто был со мной рядом, пока я был маленьким. Сейчас-то я уже ого-го какой, правда? – неловко закончил он и попытался непринуждённо улыбнуться. Вышло неважно.
— Тебе кто-то пригляделся, Сойкоглаз? — полюбопытствовала Цикада.
Сойкоглаз помедлил, собираясь с мыслями.
— Нет. Да. Не совсем, — сбивчиво начал он, не заметив оплошности в вопросе соплеменницы. — За глаза… — тут же продолжил котик, проигнорировав саму суть вопроса и явно задумавшись о чём-то своём, — но Крушина сказала, что мои глаза…. М-м, белёсые. Это же не плохо, верно? Выходит, — голос Сойкоглаза снизился, стал натянутым и едва различимым, — Вяхирь меня совсем-совсем не любит просто так? — Старейшина уныло свесил ушки и продолжил уже более рассудительно: — Раньше я считал, что он не любит меня, потому что у меня нет этого… как его? Зрения! Вот! А теперь я даже не знаю, что и думать, — огорчённо поведал котик. — Может, у меня голос дурацкий? Или я смеюсь слишком громко? Или моя шёрстка недостаточно мягкая? Вот у Ивушки шелковистая, а моя что-то не очень, — с детской непосредственностью поделился он с Цикадой и, подогнув лапки под грудь, доверчиво прислонился щекой к её лапе. — Чувствуешь?
Слова Крушины до сих пор не шли у него из головы, но Сойкоглаз решил как следует подумать над ними чуть позже.
Отредактировано Сойкоглаз (25.09.2018 23:20:28)