Сказать, тем более подумать, в разы проще, чем сделать. Сойкоглаз напрягся и весь обратился в слух, не желая отвлекаться даже на короткий кивок в ответ на слова Цикады. Он её понял. Понял во всём, что касалось его положения: «вслушивайся или будешь повержен», – вот только одного желания стать лучше для победы, как оказалось, было недостаточно.
Ветер с тихим свистом взметнулся над землёй и коснулся взъерошенной серой шерсти, принося с собой стойкий запах сырого торфа, дух Сумрачного племени и ползущий, опасный, опутывающий старейшину незримой петлёй, аромат противника – Цикады. Её лапы ступали почти бесшумно, а рыхлый мох глушил и те жалкие отзвуки, что ещё хоть как-то мог уловить чуткий слух слепого кота, и оставлял последнего практически беспомощным.
Сойкоглаз вздыбил шерсть и до боли впился когтями в почву, настороженно подрагивая кончиками ушей и поводя мордочкой из стороны в сторону.
Сердце всполошилось и застучало громче, чем следовало. Его было слишком много; ритмичное биение заглушало всё, что могло оказаться для старейшины спасительной соломинкой; и чем больше он вслушивался, тем отчётливее улавливал только собственное рваное дыхание и всё тот же пресловутый учащённый стук, и больше ничего.
«Тише, тише», – одними губами прошептал Сойкоглаз и тут же вскрикнул от неожиданности, когда мощный удар откуда-то сбоку сбил его с лап; пошатнул и заставил повалиться в грязную лужу меж кочками мха.
– Ещё раз! – рявкнул котик, опешив от столь внезапной атаки. Он завёлся от собственного бессилия, почти рассвирепел и тут же вскочил на лапы. Тёмная вода стекала по морде уродующими дорожками, повисала на кончиках усов тяжёлыми каплями и с характерными шлепками ударялась оземь, но старейшине было наплевать. Он жаждал продолжения. – Давай!
И второй удар не заставил себя ждать. С тихим плеском взволновалась болотная жижа, потревоженная движением старшей воительницы, и Сойкоглаз тотчас метнулся в сторону, надеясь обхитрить свою противницу, но не успел – конечно же, он не успел. Получив новый тычок – на этот раз в спину, – он кубарем покатился по земле и глухо застонал, когда жилистая лапа Цикады надавила ему на грудь.
Пятнистый котик покорно обмяк под тяжестью её веса, переводя дыхание, и сразу же, без предупреждения, подло, отвратительно низко и несправедливо – под стать самому настоящему Сумрачному коту, коим он и являлся, – упёрся лапами в живот соплеменнице и попытался оттолкнуть её от себя; та же на удивление покорно отстранилась.
И старейшина взорвался. Он не хотел думать о том, как это выглядело со стороны: как избиение беспомощного котёнка или же издевательская игра в кошки-мышки с неловким однолункой.
– Довольно! – зло прошипел Сойкоглаз и одним рывком вскочил на лапы.
Цикада наверняка поддалась: она была слишком умелой и сноровистой воительницей, чтобы пропустить столь очевидный удар. Но коту не нужно было полумер. Он знал, что не был готов к битве в полную силу со столь опытным противником, но сама мысль о том, что его жалеют, приводила его в бешенство. Чужая жалость была невыносимой. Только не так, не на глазах у всех его ровесников.
Сойкоглаз больше не был тем наивным восьмилунным котиком, доверчиво принимавшим сочувствие окружающих за простую заботу. Он был рослым одиннадцатилунным котом, но с возможностями новорождённого котёнка, не больше. И осознание собственной неполноценности уязвляло и втаптывало его в грязь куда сильнее обидных толчков Цикады.
Пошатываясь и оскальзываясь на откосах отсыревшей земли, старейшина направился к своему месту, с вялым равнодушием вычленяя из тонких нитей запахов соплеменников свой собственный. Его трясло от злости на самого себя, на унижение, что он только что публично, по собственной инициативе, перенёс, но усилием воли он взял себя в лапы и даже почти не изменился в морде.
– Мы закончили, – коротко отрезал Сойкоглаз, остановившись у иссохшего ежевичного кустарника. Не ему было принимать подобное решение, но голос кота был твёрд и непреклонен. – Кто там хотел тренироваться следующим? Можете приступать.
Первым его желанием было сорваться в лес; сбежать как можно дальше от липких, полных сочувствия, насмешки, жалости – но никак, увы, не безразличия, – взглядов. Но это было бы лишь очередным проявлением слабости. За ним бы наверняка кто-нибудь пошёл, а чувствовать себя плаксивым котёнком, занозившим лапу, которого утешает заботливая и снисходительная к его капризам королева, старейшина не желал.
Усевшись на землю, Сойкоглаз обвил лапы хвостом и выпрямил спину, с достоинством вскинув голову и бессмысленно уставившись куда-то чуть выше уровня глаз соплеменников. Его шерсть была облеплена жидкой грязью, на груди темнел смазанный отпечаток лапы Цикады, а в глазах стояли злые слёзы, но старейшина упрямо молчал. Он позволял воде свободно марать его шерсть, стекать к лапам и собираться в небольшую лужицу; глотал горечь поражения, собственную гордость и всё тот же омерзительный привкус торфа, и едва сдерживался от того, чтобы не извергнуть из себя остатки завтрака. Его тошнило от самого себя.
Кот и сам не знал, на что надеялся. О чём думал, бросая вызов старшей воительнице. Но одно Сойкоглаз уяснил, выжег, выцарапал на собственном сердце покрытыми грязью и болотной тиной когтями: такого не должно повториться. Он станет ещё усерднее. Умнее, быстрее, внимательнее. Он научится хитрить и будет покидать лагерь по ночам, чтобы познавать лес и тренироваться в одиночку, под присмотром лунного света и мёртвых глаз – таких же, как и его собственные – далёких звёзд.
Всю свою недолгую жизнь юный старейшина думал, что его слепота – это досадная помеха, которая если и будет мешать ему в бою, то совсем немного; на деле же его самонадеянность привела к катастрофе. Его личной маленькой катастрофе, разобравшей его привычный мир по камешку.
Для них всех он наверняка был котёнком-переростком, решившим поиграть в воителя. Для всех, даже для семилунного Стрижика, которому ещё совсем недавно Сойкоглаз подставлял кисточку хвоста для игр и, смеясь, рассказывал сказки перед сном. А теперь и Стрижик наверняка смотрел на него как-то по-особенному; как на диковинного зверя.
Старейшина сцепил зубы и больно прикусил язык.
– Не трогай меня! – почувствовав рядом с собой какое-то шевеление, раздражённо шикнул он кому-то из соплеменников, но тотчас раскаялся в своей резкости.
Никто не был виновен в том, что он не сумел постоять за себя. Никто не был виновен в том, что он родился слепым.
«Что ж, по крайней мере, здесь нет Вяхиря или Кометы». – И эта малодушная мысль согрела Сойкоглаза изнутри, в то время как снаружи его нещадно било ознобом от стылой влаги и вездесущего сквозняка. Но кот был слишком горд для того, чтобы при всех униженно собирать с шерсти следы своего поражения.
Он сделает это позже, в одиночку; затолкнёт в глотку не только пресную смердящую воду, глину и грязь, но и собственную глухую боль.
Отредактировано Сойкоглаз (11.11.2018 23:13:48)