как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование,
не стало моё существование для тебя.
В другом мире Излом просыпается, лихо размахиваясь всеми лапами и проводя одной, самой мягкой, ласковой, по чёрным ушам наставника — мол, нечего бока отлёживать, пора обтесать ими с первого по бесконечное деревья на границе. В другом мире Излом просыпается сильным, смелым воином и никогда не мёрзнет, ибо рассудок его холоден, холоднее льда, твёрже камня, а сердце горячее сотни солнц. В другом мире Излом просыпается нужным, разминку утреннюю проводит, подставляя крепкие плечи нуждающимся. В этом мире Излом, кажется, никогда не просыпается
                                                                                                              ...от бесконечного кошмара.

«Я стала ученицей Щербатой, представляешь!» — нет, не представляет. Сестра теперь врачует раны, а он — самая большая из них на шкуре Речного племени. «Щербатая… погибла. Поверить не могу, обучалась ведь всего ничего» — рана покрывается саднящими струпьями цвета чёрной крови, крови, смешанной с грязью. Ему бы радоваться за Сивую, неотступно поддерживать, давать понять, что серой кошке всегда есть, куда прийти и кому рассказать о волнении, промахах, маленьких победах. Однако Излом умеет поддерживать только в том, другом мире. К тому же… Разве столь необходима целителям семья? Сами по себе, одинокая стезя, никто, кроме, разве только, их учеников не может постичь до конца глубь лекарских забот.

Ха-ха, да он тоже почти такой. С маленьким, незначительным «но», перечёркивающим каждый пункт родственной схожести. Целители нужны племени. Он не нужен даже близким.

понимая, что каждый из нас остаётся на свете все тем же
человеком, который привык, поездами себя побеждая,
по земле разноситься, как крик, навсегда в темноте пропадая.

Дорогому наставнику в первую очередь. Янтарные глаза каждый день встречают безграничными озёрами вины. Излому кажется, что озёра эти гибельные, лавой плещутся да выжигают сквозную дыру за грудиной. Каждый раз Карпозуб пытается разбавить озёра словами утешения, но те выглядят откровенно смешно, будто маленькие беспомощные снежинки, брошенные в раскалённое докрасна жерло. Однажды старейшина уже глотнул такой вот надежды. После она рассыпалась обоюдными отблесками злых, виноватых слёз.

Осмелился пообещать себе, а главное учителю, что сильный, что всё выдержит, со всем справится — настоящий достойный воитель, воспитанный другим достойным воителем. Оба оказались недостойны и только Излом по-настоящему: слишком далеко постарался прыгнуть, слишком глубоко нырнуть. А разменной монетой за вшивую самонадеянность стала уверенность Карпозуба да тысяча съеденных понапрасну рыб-зверьков.

навсегда расстаемся с тобой, дружок. нарисуй на бумаге простой кружок.
это буду я: ничего внутри. посмотри на него — и потом сотри.

Действительно старые, отслужившие, жизни положившие во имя величия Реки называются старейшинами. Он — простой калека, увечный. Таким не место в сильных племенах. Таким не место в сердцах сильных черношкурых воинов.

Тихо пробравшись к подстилкам действительно полезных котов и кошек, Излом оставил на гнёздышке ещё не вернувшегося из запоздалого вечернего патруля бывшего учителя синее с лёгкой золотинкой перо. Единственное, на что ему ещё удаётся охотиться. А после вышел.

Из палатки, из лагеря. Из жизни Карпозуба и некогда родного племени.

→ скитаться