Сначала кремовый оруженосец думал о вполне приземлённых вещах — то есть, как это водится, начинал за здравие. Наставник у него, например, дюже хороший, ведь многие взрослые коты наотрез отказываются выпускать учеников из лагеря, не делая разницы между только посвящёнными и уже почти воинами да приводя странные аргументы. Вон темнота, например. «Как это ты хочешь выйти в потёмки». Сказал прирождённый ночной хищник прирождённому ночному хищнику. Абсурд. Вопреки распространённым мнениям Стрекозик всё же не был перманентно беспомощно-бесполезным неуклюжим создание. Он таковым становился, стоило окружению расшириться от мягких силуэтов деревьев до жутко шумящего пёстрого шерстяного моря соплеменников.

А закончил — ничего нового, за упокой. Вечный упокой здравого смысла. Задумчиво бредя сквозь постепенно осыпающиеся желтоватым прахом заросли, юнец не заметил опасно приблизившейся границы. И, собственно, аккурат на неё ступил. Широкая полоса обычно Гремящей, однако сегодня тихой тропы, хаотично измазанная рябиновым закатом, не смотрелась угрожающе. Светло-рыжий котик осознал свою ошибку только после десяти шагов — оставался последний. Однако ошибку ли? Тёмный янтарь меланхолично обвёл сначала свои территории, оставленные позади, а после новые, неизведанные. Последний шаг остался позади. Ни адреналиновой дрожи лап, ни проедающего плешь в душе стыда, ни угрозы. И ничего нового, вместе с тем.

Теневой задумчиво наклонил голову, шаркнув худой лапой по земле. Такая же. Мягкие силуэты деревьев, тихо поскрипывающие кустарники, местами уже пожухлая трава — такие же. Никаких отличий, кроме резковато пахнущих меток. Их ведь ставили коты. Коты и выдумали границы. А природа границ не ведала — значит ли это, что на самом деле их не было? Конечно, каждый создаёт мир по образу, набросанному собственным сознанием. Однако какая такая непреодолимая преграда тогда мешает Стрекозику построить свой мир? Непонятно. Странно.

Сбоку раздался одинаково тихий для взрослого воина и громкий для мелкой дичи шорох, вскоре обретший цвет. Шорох был чёрным, будто приближающаяся ночь. Успокаивает. Теневой мягко улыбнулся шороху, глядя в сторону.
— А ты можешь сказать, в чём отличие той, — котик медленно указал лапой на оставшиеся позади территории, — и этой, — чуть смазанный кивок на нынешнее местоположение, — земель? Потому что я, если честно, — улыбка приобрела лёгкий, едва уловимый заговорщицкий оттенок, — совсем-совсем не понял.

Отредактировано Стрекозик (09.11.2018 12:39:37)

— А птицы нигде, — мягкий проблеск любопытной благодарности за явное нежелание сей же миг начинать плавить сказочно-лунные, витиевато-лёгкие мысли под противным слепящим солнцепёком закона (только так, только символов размером с травинку он достоин, ибо насквозь пропитан субъективными ограничениями), — не водятся. Нигде и везде. Они не то, чем кажутся, знаешь. В них видят вкусный ужин да пёстрые пёрышки, но никогда тех, кому известна тайна, — меланхоличный голос, будто застоялый, подёрнутый старой ряской пруд разбавляет живинка гордого маленького ручейка, — границы меж племенами — сущая пустышка, запахи — все лесные. Однако раз за разом они, — и ведь не поймёшь, о границах ли, о племенах ли, — заставляют нас истекать кровью, умирать за себя. Точно злые духи, не лучше Беззвёздного края. В том краю хоть бы смысл есть, — светло-кремовый ученик тихо фыркнул, едва заметно качая ушастою головой.

Надеялся ли он на понимание и, быть может, начало новой дружбы? Вряд ли. Просто безымянный пока собеседник неожиданно виделся не мимолётным смазанным силуэтом, но чёткой фиксированной точкой, коя раз за разом даёт о себе знать. Они повстречались только что? Абсурд. Знакомы, почитай, уж сотню вёсен.

— Я другой и отличаюсь, да. Как отличаешься ты от своих соплеменников, как каждый из твоих соплеменников отличается от иного. Но в конце концов, — ранее неуютно мелко, остро-равнодушно засахаренный мёд стаял, переливаясь теперь ненавязчивым теплом, обращённым аккурат к худенькому соседу — впервые, наверное, такой контакт не побуждал Стрекозика прикинуться бежево-рыжей тучкой да слиться с утренним туманом, — мы все считаем по ночам одни и те же звёзды, — юный котик затянул ощутимую паузу, обдумывая важность момента, — давай сегодня сделаем это вместе? — до сих пор он не спросил имени Грозового, однако оное и не было жизненно необходимо. Некое предчувствие нашёптывало из глубин вольной души, а оруженосец всегда беспрекословно верил лишь ей, — образу нового знакомца не нужно имя, чтобы стать настоящей сказкой.

по степи огромной, простирая взгляд, веет грустью томной тающий закат.
в этой грусти томной я забыться рад: канет дух бездомный в тающий закат.

Отредактировано Стрекозик (01.12.2018 18:23:26)

будь осторожен. ты не в стране чудес.
никто тебя за руку не возьмёт, им не за что тебя любить.

— Идём, — эхо маленькой пичужки, залетевшей в огромные-огромные горы, громче, звон капли дождя, росой расплёскивающейся об острый камень, громче. Даже облака по небу топают громче, чем говорит светло-кремовый котик, однако чёрной маленькой тени, кажется, иногда совсем не нужны слова. Тень действует по наитию, исчезая при свете грубой рассудочности. Стрекозик, впрочем, родился при луне, под покровом мягкого полумрака, в который удобнее всего кутаться, в котором можно раствориться, исчезнуть, а потому тем светом был обделён. И жил, не зная своего эдакого «горя».

но ты счастливец. в своём неведении и пустоте найди,
где прячется любовь.

— Так ведь ты тоже раньше, — лёгкий, будто проблеск крылышек тех насекомых, чьё имя носит племенной ученик, смех, — был меньше. Твой счёт был меньше, а дорог, знавших тебя, едва ли хватило бы, чтобы пройти вдоль Серебряного пояса и увидеть всех-всех, — светлый юнец меланхолично водил взглядом по резким линиям созвездий, соединяя их в одну большую милую сердцу фантазию.

возьми её и поделись. и потеряй. умей сходиться.
чтобы не умирать, не зная цвета.

— Каждый думает, мол, он прав, когда ведёт очередной патруль в битву или сам нападает, мол, он хорош. С другой стороны думают — он не прав и плох, он делает больно, — Стрекозик вздохнул так, как вздыхали порой самые старые коты перед готовым хлынуть потоком бурно переругивающихся грозовых туч, — а они, — едва уловимое движение худощавой лапкой к небу, — знают, что нет «хорошо» и нет «плохо». Уже нет, ведь «хорошо» и «плохо» возникают тогда, когда нужно бороться. В жизни. А они, — слабая полуулыбка, — не живут. Пьют солнечный свет тринадцать раз на дню вместо убийства тех, кто слабее, если хотят есть, бегут туда, куда захотят без страха, будто те же птицы или кузнечики, которые — я наблюдал, умеют прыгать только вперёд-назад. И чаще выбирают первое, — у кремового ученика был простой выбор: отогреть свой немного подмёрзший бок длинным хвостом или отогреть другой, чёрный худенький бок. Простой выбор. Он выбрал второе.