То был вечер.
Солнце скрылось за горизонтом. От него остался лишь янтарно-золотой блеск. Небо стало зеленым. Бледно-желтые пустоши вдалеке окрасились в синий, фиолетовый и лиловый цвета — и под ними, в низине среди деревьев и зарослей камыша, блестела река. То была мимолётная красота вечернего леса. В воздухе чувствовался праздник. Но всё изменилось через пару часов, и лес укутался в тяжелый наряд траура. Солнце спряталось за стеной деревьев и холмов, спустилась непроглядная тьма. И наступила ночь.
Щелкунчик шла при свете звезд, а когда наконец остановилась, заметила впереди огонёк восходящей луны. Месяц был похож на кошачий коготь. Она вздрогнула он этого сравнения.
Оруженосец замерла у береговой линии, в месте, где трава переходила в камень и песок, и закрыла глаза.
Я не решилась.
— Этой ночью Ручей Звёзд объявила, что явится войной на наши Нагретые камни.
Щелкунчик стояла в центре толпы, напряженно слушая голос своего предводителя. Её лапы незаметно дрожали; она объясняла это волнением - все же, не каждый день услышишь столь громкие заявления. Вокруг себя она чувствовала других котов. Их запах, их голоса, то, как они касались друг друга и её - во всём этом чувствовалось единение их мнений. Они все были напряжены, восторжены, гневливы — они разжигали в сердцах то, что покинуло её собственное при первых же словах Смерчезвезда. Её уши горели от стыда. Она слышала шепот кого-то, кому не терпелось броситься в бой. Кто-то незаметно разминал шею и лапы, видимо, слишком взволнованный для того, чтобы усидеть на месте. А Щелкунчик втягивала голову в плечи и прятала взгляд. Ей было стыдно и неловко.
Ручей Звезд объявила, что... — повторила она, пытаясь отыскать в себе мужество и злобу — Нагретые камни! Они ведь наши! И Ручей Звезд, она, она...
— И призываю вас...
— Так давайте вновь покажем всему лесу...
Нет-нет, я справлюсь. Мне восемь лун и я уже не котёнок, — подумала Щелкунчик, чувствуя себя самым что ни на есть беспомощным котёнком. И все-же... Она заставила себя выпрямиться и задрать голову наверх, чтобы посмотреть на Смерчезвёзда. Сердце гулко билось где-то в шее. Когда громоподобное Начинайте готовиться, она не спряталась от взора предводителя, как сделала в прошлый раз. Ей казалось, что стоит отвести взгляд, и она потеряет всё то мужество, которое с трудом собрала. Солнце слепило ей глаза. Деревья казались алыми, как перья жаворонка. Небо было белым и мерцающим. Всё собралось вокруг черного кота, с которого нельзя сводить глаз.
Кажется, получилось?
Она услышала голос сестры где-то неподалеку. Те слова, которые та сказала, слились в общем гомоне, но Щелкунчик была уверена - сестра не разделает с ней мнения насчет предстоящей войны. Волнение, восторг, желание отличиться, но не страх за своих близких.
Мимолётная мысль, что они будут драться вместе, в первом их бою, показалась Щелкунчик... страшной.
Нет, это не страшно! Это нормально, так и должно быть!
— Ты не пойдешь - сказал наставник, коснувшись её плеча. Его полосатый силуэт закрыл черного кота. Щелкунчик отступила на шаг назад и потупила голову.
— Я — очень боюсь — ...хорошо — и мне очень стыдно.
Я испугалась и она не пошла — от этой мысли Щелкунчик вдруг открыла глаза. Вокруг было темно. Единственный источник света — луна у горизонта и её блики на воде. Не было шума взволнованных котов, голосов сестры и наставника. Был только шелест листвы. Журчание реки. Шорох песка под лапами.
Она вспомнила, как охотилась с наставником в то время, как её родные пошли на битву.
Первая мышь обставила её, как котёнка. Вторая ускользнула в последний момент — когти Щелкунчик успели задеть её, но зверек вывернулся из кошачьей хватки. Кажется, твои мыли сейчас далеко, — сказал наставник. Она промолчала, сгорая от стыда. Ни воительница, ни охотница... Я, наверное, просто не стараюсь, — попыталась объяснить Щелкунчик, Это ведь правда. Иногда бывает, что я просто... ленюсь, наверное — Прости. Не извиняйся — отмахнулся тот. Щелкунчик показалось, что он сказал это с раздражением, и почувствовала себя еще более несчастной.
В лагерь она вернулась с одной скромной, маленько мышкой.
А в лагере...
Она с трудом поднялась на ноги и несколько мгновений стояла с закрытыми глазами, отчаянно пытаясь совладать с собой. Почему-то Щелкунчик думала, что почувствует себя легче, если увидит Нагретые камни.
Вот же они, стоят. Неколебимые. Грозовые.
Это должно наполнять её уверенностью в силах своего племени. Но... Воспоминания о том, что произошло днем, были слишком яркими. Они возникали перед глазами в самые ненужные моменты. Вот и сейчас, она представила Вихрелапку... Щелкунчик махнула головой и сделала несколько шагов назад.
— Нагретые камни, нагретые камни — сконфуженно прошептала она, качая головой и чувствуя, как в уголках глаз собираются слёзы — Зачем так получилось? Почему Вихрелапка, Пепелинка? Почему я не пошла?...

Её лапы стояли на холодной, мокрой траве. Ветер гладил её по спине и проводил мягкой ладонью по нахмуренному лбу. Серая шерсть терялась среди деревьев. Её мысли были далеко.
Нагретые камни, — повторила она про себя. Её глаза, грустные и прищуренные, остановились на тёмных валунах, смотря куда-то сквозь них. Они были какие-то другие раньше. До битвы. "Вот это и есть нагретые камни!" — вспомнились слова наставника, сказанные на их первом занятии — "Гляди! Стоят здесь много лет. И всё это время - наши!". Вспоминая эти слова, Щелкунчик вздрогнула. Наши нагретые камни. Они ведь наши, наши. Зачем им чужое? "И утёс-великан всё тому смельчаку перескажет".
Мысли перескакивали с одного на другое. Ей было страшно концентрироваться на теме битвы и, видимо, подсознание облегчало эту ношу.
Голова Щелкунчик была переполнена впечатлениями. В голове было много всего: шум деревьев; восторженный гомон и контрастное ему молчание, что наступило после битвы; голос сестры; голос той речной кошки, что олицетворяла весь ужас прошедшего дня. Всё это заглушало звуки окружающего мира.
Щелкунчик редко задумывалась о чем-то так сильно. Ей не приходилось уходить в себя так глубоко, что окружающий мир переставал существовать. Не было причин. Мало что могло вывести из колеи спокойную, жизнерадостную кошку. Но сегодня случилось именно это.
Ей понадобилось около минуты, чтобы проснуться от наваждения. Она устало оглянулась вокруг себя, еще не зная, правда ли звучал тот голос, который она услышала. Может, Щелкунчик придумала его?
— Садись,— услышала она продолжение.
Это заставило её встрепенуться. Она покрутила головой и вот, увидела знакомую фигуру недалеко от себя. В такой темноте было сложно понять, кто это. Но тон голоса был до того знакомый, что она совсем не испугалась незваного гостя.
Она стеснительно улыбнулась. Видимо, не только я полуночник в грозовом племени.
— Вижу, тебе тоже сегодня не спится? — спросил знакомый голос.
— Да...— ответила она.
Она хотела подняться и подойти к нему, но помедлила, пытаясь рассмотреть собеседника. Кот был высокий, очевидно выше неё. Его шерсть была серой или черной. Кажется, пушистый. И голос мягкий, как мёд. Вижу, тебе не спится? — повторила она про себя — Кажется, я поняла. Щелкунчик поднялась на лапы и сделала аккуратный шажок вперед. Это Коршун.
— Очень много мыслей. Неприятных, — последнее слово она произнесла со смешком; Неприятных... Да уж. После таких мыслей снятся кошмары. Поэтому я очень боялась уснуть сегодня. Я была уверена, что стоит мне уснуть, и я увижу, как Вихрелапка... — она вздрогнула и механически сделала пару шагов вперед — Не надо думать о таких ужасах.
Вдруг она наступила на что-то. Она подумала, что это лужица, оставшаяся после дождя. Затем она принюхалась и поняла, что это кровь. Кровь... Испуганными глазами она смотрела на измазанную в красном лапу. Дыхание сбилось. Как я не заметила? Как её много здесь. Кажется, это красное теперь пропитывало всю траву, землю и реку. Всё вокруг пахнет кровью и ужасом сражения. Она подняла несчастные глаза на Коршуна и с усилием поставила лапку на землю. Она попыталась улыбнуться.
Сев на траву около воителя, Щелкунчик заговорила:
— А ты чего пришел сюда? Тоже думал про... - вот это всё? Она не смогла подобрать правильных слов для описания этой страшной картины. Слово битва было слишком обыденным - мало ли битв было. Нагретые камни - слишком общее и даже глупое. Кто будет думать про Нагретые камни? Никто, кроме меня...
— Я уснуть не могла, - прерывая поток своих мыслей, сказала ученица — Подумала, что... ну, знаешь. Если увижу всё это, станет легче, — но здесь так тихо и спокойно. Ничто не напоминает о том, что случилось. Только эти брызги крови на камнях и траве и... и всё. Будто ничего не было.
—Скажи..., - начала Щелкунчик, но споткнулась на полуслове. Она заметила, что её голос стал хриплым от волнения.
Она секунду помолчала и начала снова:
—Скажи, ты рад, что не пошел на битву?
В ожидании ответа, Щелкунчик осторожно повернула голову и заглянула в глаза собеседника. Он не смотрел на неё. Кажется, что-то вдалеке завладело его вниманием. Едва дыша, Щелкунчик осмотрела его красивую точеную морду, высокие скулы и длинную шерсть, волнами идущую по плечам. Коршун всегда казался ей очень милым. Галантный, добрый кот, который внимателен к окружающим. В его зеленых глазах были особенные желтые искринки - казалось, что глаза смеялись сами собой.
Особенно в этот момент она не понимала, как можно не любить его. И подумала, что из двух братьев ей больше нравился тихий и вежливый Коршун.
Вдруг он посмотрел на неё в ответ. Она тут же отвернулась, вперив глаза в землю. Я так долго смотрела! Это было невежливо, — испуганно подумала она, чувствуя, как начинают гореть щеки — "Пялиться" нехорошо. Коршуну это совсем не понравилось — по крайней мере так показалось Щелкунчик. В противном случае она не почувствовала бы стыд при его ответном зеленом взгляде. Верно?
—Прости, — еле слышно сказала Щелкунчик.

— Прости, Шелкунчик, ты немного ошиблась.
И этот его мягкий, ласковый голос.
Коршун не тот, кто составил бы компанию Щелкунчик в обычный день. Статный, красивый воин — а Щелкунчик проводит время с оруженосцами.
Тихий — а все обычно кричат, волнуются, шумят. Внимательный к ней и к тому, что она говорит — а ей непривычно это. Серая ученица знает, что теряется на фоне ровесников. Ей кажется справедливым то, что "взрослые" смотрят на энергичных и разговорчивых учеников. А Щелкунчик свойственно тихо слушать и мало говорить, давая выговориться другим, и прятать взгляд. Но Коршун смотрит на неё. Она глядит в ответ. Он говорит с ней, делится чем-то важным. Может ли быть такое, что она первая, кто слышит такие слова от него? Добрые, искренние...
— Я участвовал в сражении, но, — Но...? —воображая себя на твоём месте, я бы жалел.
Он бы жалел, что был на сражении — повторяет она, чувствуя, как ёкает сердце — А я жалею, жалею, что меня нам не было. Перед глазами проносятся всё те же картины. Яркие, пестрые, с гневными криками. Шипение, блеск когтей. Те же картины, что были в её голове и полчаса, и час назад.
Сражение, на котором её не было. Испуганное воображение даёт сотни сюжетов.
Вот и сейчас
[
— Вот они!
или
— Грозовое племя, в атаку!
или молчаливое, собранное нападение.
Один за другим коты выходят из своих укрытий. Будто преследуя добычу, стелются по земле, всё ускоряя шаг. Глаза сфокусированы на тех, кто посмел пересечь границу; в воздухе стреляет напряжение; сердце гулко и быстро стучит, ускоряясь в такт шагам. Тук - тук - тук. И вот
— Получите!
и
— Мерзкие рыбоеды!
и громкий визг охватывает поляну.
Щелкунчик среди них.
Она кричит и шипит, не похожая на себя. Её морда искажена злобой — такой, что ей не приходилось чувствовать раньше. И она, эта злоба, как глоток свежего воздуха, опьяняет её и придаёт сил.
]
Всё случилось бы именно так?
Правда ведь?

Если бы я сражалась, сражалась, сражалась... Всё было бы иначе! У меня бы всё получилось. Я бы не струсила, не испугалась бы. Как хороший воин, я бы дралась с плохими котами, и... и я... Тяжело врать самой себе. Подсознательно она понимает, что не обладает ни жестокостью, ни смелостью, нужной для такой битвы. Она добрая — по словам Пепелинки. Она совсем не воинственная — по словам наставника. Она знает, что видит котов даже в тех, кто не является Грозовыми.
Но если бы я сражалась, если бы я там была! Если бы...
— Знаешь, наверное, я бы потом не смог простить того, кто сделал с ним это...
Щелкунчик вздрогнула.
Она вспомнила, как эта кошка появилась в их лагере. Маленькая, пятнистая, как ворох осенних листьев. Испуганные зеленые глаза. Едва оказавшись на поляне, она прошептала что-то, и выражение её мордочки стало радостным, почти счастливым. Как можно радоваться при том, что грозовые смотрят на неё с такой ненавистью? Даже Щелкунчик чувствовала, как в сердце поднимается волна отторжения. И всё же... Была ли это её реакция? Может ли быть такое, что она копировала поведение других, боясь подвести их еще больше? Или, может, она пыталась злиться, чтобы поддержать сестру?
В то время, как Остролист шипел и ругался; в то время, как Одуванчиковый говорил Их всех можно понять — она не понимала той злобы, что охватила лагерь. Щелкунчик была среди моря разгневанных котов, прижималась боком к сестре и матери, но чувствовала лишь растерянность и жалость. Жалость к Вихрелапке, Пепелинке и к этой маленькой речной кошке. Осолапка была жестокой — Осолапка была несчастной; Осолапка была маленькой — Осолапка была страшной. Она была той, кто напал на сестру, и той, из-за которой Щелкунчик на могла уснуть. И в то же время она была той, кто пришла в чужой лагерь и была готова принять наказание за то, что совершила. Щелкунчик боялась её — Щелкунчик восхищалась ей.
Серая кошка чувствовала присутствие речной, даже не видя ту. Сама атмосфера лагеря менялась от того, что в рядах грозовых был чужой. Может, это было причиной, по которой она сбежала этой ночью? Может, её мучили не только картинки Битвы, но и неопределенность в сторону Кошки? Боится она её или уважает, страшная она или беззащитная, смелая или жестокая?...
— Но сейчас я осознаю, что мы ничего бы не исправили.
Его слова складываются песней.
— Ни с Вихрелапкой.
— Ни с кем-либо еще.
— Всё в порядке, Щелкунчик.
Она молчала. Переживания прошедшего дня, взволнованные словами Коршуна, накатили на неё с новой силой. В голове крутилось столько вопросов и эмоций. Она не успевала распутывать клубок, в который собирались её чувства: страх, надежда, жалость, дружелюбие...
— Коршун, — мягко позвала она.
Хотелось сказать так много.
Если бы не ты, я не знаю, что было бы. Наверное, я бы плакала. Я была бы уверена, что виновата во всём. Виновата я — а не Осолапка или... стечение событий. Но ты говоришь так красиво и так честно, и так легко угадываешь правильные слова. И я не знаю... И как сказать это тебе...
— Спасибо.
Смотря в землю под лапами, она тихо продолжила:
— Ты замечательный брат. Я думаю, что Львиногриву очень повезло с тобой. Как мне повезло с Вихрелапкой, — прошептала она с улыбкой. И Вихрелапка поправится. Будет тренироваться пуще прежнего. И будет снова мечтать о будущем и смотреть на звёзды и представлять себе новые сражения. Сражения, где она будет побеждать. И все забудут об этой войне. Мы будем смотреть на Нагретые камни и с удивлением вспоминать эту старую-старую битву. Мы будет шутить, что "теперь битвы не такие, как раньше". "Вот в моё-то время...!"
— И представь, как было бы здорово... — продолжила она — если бы взрослые поняли, что война это плохо? Если бы Смерчезвезд сказал: "с этого дня и навсегда не будет войны"! И войны прекратились бы.
Поддавшись чувствам, она незаметно подвинулась к Коршуну и так замерла, прижавшись бочком к его длинной и мягкой шерсти. Постояв так немного, она тихо, с плохо скрытой надеждой спросила:
— А ты?... Тебе хотелось бы этого?

...и вокруг стало темно.
Ночь. Укрытое занавеской небо, на котором едва-едва просвечивают звезды — такие же полуночники, как и двое крошечных, неразличимых под сенью деревьев котов. Небо укрыто занавеской, на которой серебрятся узоры листьев и французских надписей; её цвет меняется от фиолетового до черного, синего, серого. Подует ветер, повернет ткань одним боком - красная, другим боком - почти изумрудная, как листва старого дуба. И эти синие, черные, бордовые оттенки, перемешиваясь между собой и блестя на небосводе, окрашивают землю в холодные полутона.
И сердце замирает в предчувствии. Чего? Оно и само почти не знает. Девичья радость омрачается дурными мыслями; чувство надежды - в шаге от того, чтобы превратиться в задумчивость, а оттуда вновь - отчаяние, стыд. И сердце боится, что те воспоминания, которые оно пытается спрятать, вдруг оживут в темноте.
Покажутся когти невидимых врагов. Раздадутся их крики. Собственное горло надорвется в ответном крике, и голос разума превратится в испуганный вопль. Среди синих и черных цветов мелькнет серебристая шерсть. Затем — алая краска. По серебристому расплывется бардовый; рыжий — ржавый; её серая шерсть — потемневшая, мокрая от-
Щелкунчик не должна думать о битве.
Её сердце успокоилось, ей больше не хочется плакать; ей так хорошо сейчас, под боком сильного Коршуна; она не должна — но она думает, вновь и вновь.
Глаза закрываются сами собой. То ли попытка спрятаться, то ли успокоиться, то ли простая усталость. Глаза закрываются и, кажется, образы тут же исчезнут; но они становятся ярче. Темнота под сомкнутыми веками даёт им нужный толчок, чтобы сделать последний удар - последнее напоминание о том, какая роль была отведена Щелкунчик.
Проливается кровь, и своя, и чужая.
Коты, и наши, и речные, атакуют друг друга. И вокруг остаются следы — улики для каждого, кто придет на место побоища, чтобы узнать историю этого сражения. Историю грозовых оруженосцев; историю речных оруженосцев; историю Вихрелапки, Осы, Пепелинки, Коршуна. Как они дрались. Как сверкали их когти. Как сверкали когти их врагов.
У Щелкунчик буйное воображение, ей страшны эти мысли. Пытается прогнать их — возвращаются, вновь и вновь. Стоит взгляду зацепиться за Нагретые камни, стоит увидеть темную лужицу на земле, и воображение орлом пикирует на бедного оруженосца. 
Она вздрагивает.
По телу проходил волна мурашек, вспугнутая неожиданным движением. Затем она легко встряхивает головой — прочь мысли, прочь.
— Хотелось бы.
Щелкунчик концентрируется на этом голосе, чувствуя, как он вытягивает её из страшных мыслей. Достаточно только слушать. Хотелось бы — и можно отмахнуться от солнечного утра. Хотелось бы — исчезает гримаса ненависти с морды вражеского воина; блекнут алые краски.
Хотелось бы —
ему хотелось бы. Он согласен со мной. То, что я сказала... для взрослых это почти как шутка, он мог даже не отвечать. Но он ответил. Хотелось бы. — говорит себе ученица. Она фокусирует всё внимание на этих словах. Главное не потеряться вновь. Не позволять себе думать о том, что-
О том, что-
— Надеюсь... — звучит голос над её ухом.
Оковы темноты и холода расступаются от неожиданного света, доброты, тепла, которые несут его слова. Знает ли Коршун, как легко ему даётся управлять чувствами серой ученицы? Какие-то слова - и появляется Надежда. Какие-то слова - и страх отпускает её.

— Без лишних кровопролитий и боли,
и без лишних потерь.

— И без потерь, — повторила она, чувствуя, как сердце трепещет. Почему? От одной лишь мысли о возможности мира? От мыслей, которыми она не привыкла делиться? От чувства, что теперь — на этот раз точно — мысли о сражении отпустили её?
И без потерь. Это может быть последняя битва. Только представить, что это последняя битва...
— Однажды, — проговорила она, смотря в красивое лицо Коршуна, в его глаза; едва ли слыша себя — Я думаю. Я надеюсь. Что однажды это случится. — Потому что не может быть так, чтобы никто не понял. И если ты это видишь. И я это вижу. То и остальные тоже... Закончила она про себя, чувствуя, что теряется под взглядом воина.

Ей уже не холодно, как было в самом начале их разговора. Ей не страшно, как мгновение назад.
Чувства отошли на второй план, будто лишившись красок. Было ли это долгожданное спокойствие? Или просто навалившаяся усталость? Ученица едва ли замечала, что спрятала нос в длинной шерсти воителя и пришурила глаза, едва удерживаясь от того, чтобы не закрыть их полностью. И только какое-то чувство - волнение? надежда? заставляло её раскрывать глаза и вновь говорить.

— Я, наверное, пойду в лагерь, — сказала Щелкунчик. Затем, еле заметно вздохнув, она взглянула на Коршуна и продолжила. Голос — смесь множества эмоций, всего того, что с таким трудом распуталось и обратно собралось в клубок: вина, страх, стыд и что-то тёплое, ласковое.
— Ты пойдёшь? Мне кажется, что... — она запнулась, боясь сказать что-то неправильное — очень грустно быть одному.
Я хотела сказать, что...
— Я была бы рада... если бы мы пошли вместе.