Таблетки во внутреннем кармане его пальто будто прожигают ему рёбра с правой стороны насквозь — он находит это жжение даже приятным, когда взгляд замыливается прямо на светлой набережной, которую он старался пройти семимильными шагами как можно быстрее, чтобы нырнуть в спасительную темноту подворотни. Кристально-белое пальто, накинутое на худощавые плечи превращается в немецкую душегубку, не иначе, солнце печёт белобрысую макушку с неистовой силой и с него сходит семь потов, он мечтает покинуть эту трижды проклятую набережную, испепелённую безжалостным солнцем, как можно быстрее, свет режет ему роговицу и Тома мотает своей головой из стороны в сторону — и тут же об этом жалеет, ибо лёгкость в его теле играет с ним злую шутку, его шатает и длинные ноги отбивают по светлому камню площади странный и нестройный ритм.

В последний миг Тома восстанавливает равновесие и оборачивается — прохожие начинают обращать на него слишком много внимания, а набережная, будто издеваясь, всё не кончалась и не кончалась. Он бормочет что-то невразумительное, какие-то ругательства, а ограда с белыми колоннами сливается в один причудливый барельеф перед глазами Томы. Остаток дороги он не помнит — очухивается всё в том же белом пальто и тяжёлых ботинках на диване в гостиной своего дома.

— Сука, — хоть его голубые глаза неимоверно рады тому, что в его доме почти всегда царит полумрак и прохлада, Тома не привык к тому, что целые куски воспоминаний из его памяти исчезают таким образом. Всё ещё не вставая с дивана, он вытягивает бледные руки прямо перед собой и недолго наблюдает за тем, как пляшут в мелком треморе растопыренные пальцы. По крайней мере, он ещё не совсем конченный, чтобы принимать прямо на улице — таблетки всё ещё жгут грудь в том месте, где находится внутренний карман пальто и Тома пытается поднять тело хотя бы в сидячее положение и он понимает, что затрачивает на это донельзя много сил. Скрипит зубами, чувствуя, как кружится его голова и стекает со лба капля испарины. Он не смотрит на время — ему безразлично сколько он провёл времени, пытаясь добраться до дома и сколько ещё провалялся на гостевом диване, всё равно ему и на грязные следы от его ботинок и насквозь промокшую рубашку вместе с пальто — последнее он скидывает с плеч, на спинку дивана, комкает, достав пузырёк.

У него кружится голова и трясутся руки — но отработанным движением он высыпает из пузырька две или три гранулы с изображёнными на них снежинками и хмыкает от чёрного юмора, которым обладают местные дилеры. Снежный оттиск на гранулах расплывается перед глазами и Тому чувствует подступающую тошноту и начинает торопиться — хрупкость стеклянной поверхности стола не мешает ему  начать дробить ребром своего смартфона в порошок две "снежные" таблетки и он сформировывает из них две идеально ровные дорожки. Пластиковая банковская карта с донельзя позитивным пейзажем, изображённым на ней, помогает в этом нехитром действии, а скрученная в трубочку банкнота является спасительным мостом. Гуманитарная помощь, если хотите. Резкий вдох и на слизистую Томы попадает эйфория в чистом, мать её, виде, он собирает с прозрачной поверхности остатки порошка от первой дорожки и втирает их в дёсны.

Правда, слишком интенсивное поступление кислорода от вдоха и головокружение вызывают новый приступ тошноты и, спасая и так пострадавший от не чищенных ботинок пол от нового унижения, Тома вскакивает с дивана, уже ощущая лёгкость в мускулах, и стремглав уносится в ванную, прямиком к своему фаянсовому спасению. Всё заканчивается лишь позывами, спустя несколько минут Тому отпускает, но он остаётся там, на полу, чувствует, как растекается по груди лёгкость и расслабляются мышцы, отступает тошнота и головокружение.

Щелчок от входной двери, в замке которой проворачивался в данный момент ключ, сдвигающий на соответствующие пазы дисковые элементы, образуя тем самым тоннель для открытия, застаёт Тому почти что врасплох — он мог бы сейчас поддаться страху обнаружения его потаённой зависимости, судорожно искать в потоках мыслительного процесса выход из ситуации, но расширенные в мидриазе зрачки не сдвигаются с ослепительно-белого потолка, а сознание совершенно не стремится поднимать расслабленное тело с кафеля.

Это Нева, никаких сомнений быть не может, ни у кого другого ключей от его квартиры нет, как некстати вспоминается Томе совершенно неудачная планировка его квартиры с отсутствующим коридором и прихожей, скрывающих гостиную с компрометирующими её владельца элементами наркозависимости. Единственное, что может сейчас Тома и, что он собственно и сделал, это улыбнуться собственному проёбу и судьбе-злодейке, принёсшей на своих крыльях Неву в самый неподходящий момент. Это совершенно было в духе Невы — явить миру свою личность, потревожить хрупенький разваливающийся мир Томы именно тогда, когда в самом невыгодном виде он пытается справиться с гравитацией, нещадно пригвоздившей его худощавое тело к полу.

По переносице стекает со лба испарина, но Тома не стремится прервать медленное передвижение капель рукой, лишь находит в себе силы на принятие более удобного положения на полу перед тем как Нева бросается перед ним на колени. Звук её громкого голоса доносится до Томы словно через толщу воды, и этот преисполненный злости и громкости жест с её стороны напоминает Томе детство, где латал он её в кровь разбитые коленки после прогулок на велосипеде. Всегда наклеивал на ссадины детские медицинские пластыри, с котиками, кроликами и собачками, пока вся эта ерунда для маленьких детей не начала Неву бесить. Кто бы сейчас на его жизнь такой пластырь наклеил?

— Спокойно, — руки на автомате вытягиваются вперёд, раскрывая ладони в жесте, которым обычно успокаивают растревоженных, испуганных лошадей, самому же в голову приходят воспоминания о том, как впервые попробовал еврик. Ему повезло, его просто расслабило, остальные валялись в сопли, за исключением того самого человека, что словил бэд-трип, резко вскочив со своего места и протягивая руку в пяти метрах от себя сидящему хозяину вечеринки в стремлении уйти, а потом выяснилось, что в такси он напал на водителя, потому что ему казалось, что его хотят убить. Панические атаки относительно частое явление, но, как уже говорилось, Тому это каким-то образом обходило, единственное, что происходило с ним - это эпизод, где через прозрачную крышку он солил себе яичницу на завтрак, поднимал, пробовал, не солёная, закрывал крышку и снова солил, — всё под контролем.

Нева тем временем раздалбывает свой смартфон, а Тома приходит почти что в отчаяние, потому что покупать новый ему придётся из собственного кармана. Он вытягивает руку, шарится по холодному кафелю, накрывает ладонью пострадавшую технику и встаёт, опираясь о стену, чтобы вернуть телефон сестре, свернувшейся рядом.

— Ну-ну, тише, — он садится с ней рядом, чуть пошатнувшись, но в нужный момент вовремя восстанавливает равновесие, тяжело вздохнув, отдаёт ей в руки пострадавший телефон,— криками и разрушениями ты ничего не изменишь, знаешь? Иди сюда, — он раскрывает руки, давая пространство для объятий, которых, судя по всему, сейчас очень не хватало Неве.

Отредактировано Туманушка (09.06.2022 15:38:36)

У Томы на удивление стальные объятия — по мышцам пробегают разряды, он кладёт крепкие руки на хрупкие плечи аккуратно, а сама Нева кидается в объятия дико, словно испуганное, отвергнутое животное. И Тома, чувствуя, как царапают её ногти его спину, напрягает руки, сжимая сестру сильнее, обхватывает её руками, смыкая в кольцо свои вялые, не слушающиеся конечности. Он сжимает своё запястье другим, сжимая ладонь в кулак, пока Нева чуть ли не пронзает тонкую бледную кожу на спине. Томе жарко, а взгляд, напрочь скрытый огромными зрачками, страдающий мидриазом, намертво вцепляется в лямку сестриного топа, избегая смотреть на платину волос и синеву глаз. Испарина по всему телу ощущалась ещё более явственно — там, где прижималась к нему Нева, прилипала одежда, Тома чувствует как по лбу стекает капля и под сестринский всхлип сглатывает вязкую слюну — кадык подпрыгивает на сухой шее.

— Мы сейчас позвоним в скорую и тебя положат куда-то… А я выброшу эту дрянь. Я тебя вылечу… — желваки гуляют по лицу, Тома сжимает двукратно челюсти, отрывая взгляд от плеча прямиком на белую стену рядом, аккурат туда, куда сестра швырнула мгновением раннее свой смартфон. Сердце лезет через горло — но только тогда, когда сестра грозит позвонить их отцу, Нева отстраняется от него, её голова появляется прямо по направлению взгляда Томы, но он всё ещё видит перед собой белый кафель его ванной.

Этот препарат хороший — это та мысль, которая вертится в голове у Томы, его торкнуло прямо сейчас, в этот самый момент, когда сестра обнажила скрытые угрозы, Тома рассеянно обводит её силуэт расфокусированным взглядом и до конца не верит в то, что у неё получится дозвониться до кого-либо, разблокировать телефон, набрать номер. Выброс адреналина жжёт ему лицо и конечности, он чувствует как ему необходимо что-то сделать — как только в оглушающей тишине кафеля и фаянса перестают раздаваться монотонные гудки и на той стороне провода слышится чей-то голос Тома срывается со своего места неожиданно быстро и чётко, словно делал это сотни раз до этого.

У него хрупкая, маленькая сестра, Тому тоже нельзя назвать крепким шкафом — но его жилистого и сухого телосложения достаточно для того, чтобы справиться с Невой. Одной рукой он выхватывает из дрожащих пальцев сестры телефон, а второй обхватывает корпус девушки, зажимая ей рот.

— Д-да, здравствуйте, — на той стороне диспетчер пытается дозваться до позвонившего, Тома отвечает с небольшой задержкой и его голос прерывается, когда сестра дико брыкается и пытается выбраться из его захвата, — она ошиблась номером, всё в порядке, — Тома не дожидается ответа от диспетчера, бросает трубку и получает случайный удар по челюсти, когда Нева безумно вертится в его руках, — СТОЯТЬ, — Тома громко шипит сквозь зубы, обхватывая туловище сестры ещё и ногами, чтобы зафиксировать её на месте, — я же сказал, что всё под контролем, Нева, — его захват подвергается жёсткому сопротивлению, но Тома отбрасывает телефон подальше и пытается донести до сестры свои в данный момент нетрезвые мысли, — я тоже тебя люблю, но почему ты никогда меня не слушаешь, а? — ему не нужны лишние проблемы, отец придушит его на месте, а скорая передаст в руки санитаров наркодиспансера, а кто в таком случае будет содержать Неву? Тома дышит часто, а в венах кипит адреналиново-эндорфинный коктейль, он трудился не покладая этих самых изнасилованных вен, чтобы Нева приехала сюда, в его импровизированный притон на одного, на такси уровня "бизнес" и раздолбала в один миг дорогой смартфон последней модели. Терпел отца, выбивая из него деньги на колледж, справлялся с выходками Невы и разбирался с проблемами — а что поможет ему самому?

— Если ты прекратишь брыкаться и успокоишься, я тебя отпущу и мы поговорим, окей? — он чуть ослабляет хватку, чтобы посмотреть широко раскрытыми глазами в глаза Невы, он старается говорить мягко, но с Невой так не работает, нужно непременно завернуть строгий и жёсткий металл в невидимый слой из пуха и ваты, чтобы до неё дошло, что то, что ей говорят в данный момент — не шутка. Она всхлипывает ему в ладонь, но Томас ожидает укуса в руку, и не ведётся — продолжает держать крепко, — Договорились?

Отредактировано Туман (09.10.2022 20:49:19)

Кто бы ему объяснил, что могила не лечит. Тома расслабляет плечи, руки мякнут, ощущаются вязкими и по лицу расплывается странная улыбка — кровью залиты глазницы, ярко выделяются лопнувшие капилляры на фоне бледно-голубой радужки глаз, почти скрытых расширенными зрачками. Тома подползает чуть ближе к стене, опираясь о неё лопатками, чуть заваливаясь набок, опять же странно, словно мешок костей, опираясь локтем о кафель.

Нева отползает от него в сторону, раненным оскаленным зверем, Тома щурится, её силуэт расплывается, а его обитель начинает вращаться и он снова тянет губы в улыбке, блуждая взглядом по комнате, стремясь хоть как-то зацепить остатки реальности, вникнуть в суть слов, что рычит Нева. Дождь из стеклянных осколков заставляет медленно вскинуть руки уже после того, как его стол разбился на мелкие куски, Тома вздымает руки в защитном жесте непреодолимо поздно, когда его уже осыпало на свету играющими радужными отсверками, оседают на груди, царапают лицо и руки, но Тома не чувствует ничего, заинтересованно-растерянно наблюдая за тем, как резонирует звон по вращающейся комнате.

— Нееее, — удивительно, как у него не текут слюни, голос и интонация фразы нетипичны для Томы, обдолбанный, он стекает по стене на пол окончательно, бьётся головой об пол, скрежещет под ним стекло, царапающее поверхность пола под его размякшим телом, весёлой трелью падают с его груди осколки, Тома ненадолго безбожно залипает в потолок, но потом вспоминает, что отвечал что-то сестре, в стремлении не ускользнуть от того, что происходит поворачивает медленно голову в сторону сестры, но бьётся и режется о стекло под щекой, не обращая на это ровным счётом никакого внимания. Ярость в глазах - мир идёт нахуй, теплится где-то надежда на здравый рассудок, но Нева через вуаль волос говорит как всё бесит, заебало, я ненавижу вас всех, а Тома отвечает на это всё "неееее".

— Меня тоже всё заебало... — бубнит пространно, отворачивая голову в потолок, в него летит барный стул, но Тома его игнорирует, словно ничего и не произошло, где-то ген ультранасилия в Неве пошёл не в ту сторону, ибо по скромным подсчётам Томы она уже наразрушала на несколько десятков тысяч, а платить по счетам она явно не собирается, это Тома понял, когда в сторону с грохотом полетел и второй стул, — да-да, пошёл я нахер, — продолжает, распластывая руки по обе стороны от тела, пригвождённого к полу, кровь стекает по поцарапанной щеке и он это ощущает, впрочем, никак не собираясь что-то с этим делать, пока у сестры не пройдёт стадия берсерка, — я не хочу тебя грузить, если честно, — да и ты вряд ли поймёшь...

Тяжело тянуть сестру, тяжело работать, тяжело вывозить побитую в ярости мебель, в какой момент выгорание, бытовуха и усталость перешли в стремление свестись в могилу Тома и сам не знает, но не в гробу он просыпается лишь тогда, когда примет перед сном очередную дозу.