Секунды обращались в минуты, минуты в часы, часы дни, дни в луны... Но то, что для мира было временем, для него было лишь мгновениями, водоворотом событий, что сливался в одну единственную точку и замирал в одном эпизоде, обрыве, что всплывал в памяти столь четко из раза в раз, врезался, рвал на куски, прежде чем рассвет снова сшивал воспоминания воедино, лишая возможности добраться до спасения и решения, заставляя повторяться этот цикл вновь и вновь.
Порой ему казалось, что он мог бы успеть, что ничего не произошло. Порой ему казалось, что он сталкивался с убийцей мордой к морде и мог наконец понять, зачем это все было нужно. Но с восходом солнца все едва выхваченные ответы вырывались из его лап и терялись в аккуратно собранном вновь ворохе, заставляя дрожать и теряться. И не было вокруг никого, кому можно бы было довериться, даже если лагерь наполнен был шумом и жизнью, переплетений двух племен, Одуванчиковый был в нем один, отстранен и оторван, определенный лишний элемент, чужак, от которого невозможно было избавиться до окончательного решения вопроса, за которым должны бы были стоять звезды. Казалось.
Эта ночь не отличалась от остальных. Он гнался за ускользающей тенью сквозь лесную чащу, окружение отзывалось мраком и холодом, смрадом гнили и металла, незнакомое, чужое, далекое. Почва под лапами неприятно чавкала, буквально издавала предсмертный хрип, стоило лишь в нее приземлиться темным лапам. Было не до брезгливости. В ушах стоял стук сердца, вой ветра, удаляющиеся шаги.
Не опоздать. Не дать уйти.
"Зачем ты убил Молнию?" — голос из-за спины.
"Что?"
Он тормозит, резко оборачивается, чувствует, как перехватывает дыхание.
— Что? — хрипло, глухо.
Ночь обрушивается на него камнепадом, ознобом, тонкими иглами, что входят в кожу, и обжигающим глотку воздухом. Распахнутые глаза смутно различают силуэты перед собой. Никакого движения. Никакой тени. Никого — перед.
Одуванчиковый переводит дыхание, прежде чем приподняться, ощущает, как покалывает затекшие конечности, обращает взгляд наконец в сторону, откуда раздался голос. Совсем еще юный ученик. Грозовой воин может поклясться, что не знает его имя. Во мраке его шерсть кажется бурой, палевый всматривается в очертания, прежде чем мотнуть головой, убедиться, что стоящий перед ним — не часть сна.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает старший воитель с определенным недоверием к своим мыслям, к реальности вопроса и голоса. Но такого крохотного котика не могли поставить на охрану. Значит, он зачем-то пришел. Одуванчиковый растерянно вскинул бровь.

Отредактировано Пёс (05.08.2022 23:21:20)

Ученик смотрел на него своими желтыми глазами. Что-то пряталось в них, под этим флером напускной серьезности, смелости, уверенности. Что-то таилось, нужно было лишь смахнуть пыль, чтобы различить очертания этого нечто отчетливо и уверенно, даже если медленно оно меркло в ночной глуши.
Одуванчиковый ведет ушами, стоит юнцу подчеркнуть, что он уже говорил о причине своего появления. Значит, ни голос, ни вопрос не были сном, не были иллюзией, навеянной мороком. Как значит это и то, что погоня ими же была, и не было шансов ухватиться за эту нить. Оруженосец его ни от чего не оторвал. Не помешал. Всего лишь разбудил.
Старший воитель дергает усами.
"Зачем ты убил Молнию?"
Вопрос раздается в тишине вновь. Стоит лишь вновь блеснуть среди слов имени, грозовой кот с трудом сдерживается, чтобы не нахмуриться. Кончик его хвоста дергается, а взгляд трогает прищур.
— Чтобы не задавал лишних вопросов, — буркнул Одуванчиковый мрачно, прежде чем опуститься обратно на свою подстилку, вперивая в полосатого ученика взор снизу вверх. "И тебе не стоит", — будто говорит он, вслед за чем палевый всматривается в окружение, желая убедиться, что их не подслушивающих, что нет сторонних зрителей или кого-то еще, помимо них двоих.
В таких условиях можно было бы даже попытаться сбежать. Эта мысль породила затаенный мрачный смешок. Но побег не давал шансов на справедливость, побег лишь утверждал в головах уверенных в его вине свою правоту.
Неважно, решил ли после этого ученик уйти, решил ли остаться, взгляд успел уцепить его полосатую шкурку вновь, и воитель прикрыл глаза.
— Я его не убивал, — произнес он вновь, стараясь не поддаваться сомнению, невидимой лапе, что в его голове столь желала перепутать сон с явью и заставить его поддаться под всеобщий глас осуждения. Истина была спрятана среди густых колючих зарослей ежевики, добраться до нее было, кажется, невозможно. И Одуванчиковый уже сбился со счета, сколько раз он обращался к предкам с просьбой послать ответ и указать путь.

Отредактировано Пёс (05.08.2022 23:21:41)

Он ловит, как удаляющаяся прочь фигура вдруг останавливается, и в отблесках луны отражаются свечением медовые глаза, что сталкиваются с его собственными, скрытыми от света звезд в тени временного укрытия и, одновременно, клетки, тюрьмы.
И от этого хочется слабо усмехнуться. Устало, мрачно. Если бы был полностью уверен, не замер бы сейчас, не попытался бы получить утвердительный ответ на свой вопрос. Но значило ли что-то сомнение оруженосца?.. Хвататься за эту соломинку было... смешно. Одуванчиковый был уверен, что он смешон в своем отчаянии, как смешон в своей уверенности. Но черты морды его не дрогнули и остались серьезными, накинутые лишь вуалью усталости и осыпанные проблесками тревожной измотанности.
— Я говорю правду, — произнес палевый кот, не сводя с собеседника внимательного взгляда. Его не удивило чужое недоверие к своим словам, даже уже не задело. Стоящий перед ним ученик был обитателем берега, противоположного от его родного. Их учили не верить друг другу. Им следовало не верить друг другу.
Это было естественно. Или же нет?
В последнее время Одуванчиковый сомневался в естественности своих убеждений. Не меньше, чем в своей в целом.
— Если не ты, тогда кто ещё?
Такой... ожидаемый вопрос, от которого когти палевого кота слабо взрывают промерзшую землю, а взор его мрачнеет. Грозовой воитель прижимает к себе хвост, пока пытается вновь выцепить из размытых картин зацепку.
— Он скрылся на территории моего племени, — шепот раздался тихо, почти лихорадочно, когда взгляд резко метнулся к выходу, а после вернулся к оруженосцу более размеренно, будто вспышка молнии, за которой следовало вновь мнимое успокоение.
— Если бы я знал, кто это был, меня бы здесь не было, — произнес Одуванчиковый вслед уже в более привычном для него тоне, поджимая губы.

Отредактировано Пёс (05.08.2022 23:43:56)

— Как думаешь, а ты не просто...Свихнулся?
"Ты мне... не веришь?"
Слова остались непроизнесенными и лишь тронули бирюзу глаз старшего воителя вопросительным блеском, с которым он остановил взор на мордочке оруженосца. Казалось, очевидно, его вновь задело недоверие, но стоило вскрыть, поддев когтем трухлявую кору, как мелкими жучками, перебирая своими крошечными лапками, из под той полилось бы... сомнение. И страх.
Одуванчиковый моргнул растерянно, задерживая дыхание, что вряд ли заметно бы было в ночной тишине.
Что если весь этот разговор — сон? И все те события, его воспоминания — сон? Он молчал, пока срывающиеся с губ ученика слова поддевали его страхи, которые он не осмелился бы произнести сам, но которые все равно звучали, все равно существовали, все равно заставляли трещать реальность по швам, и казалось, что навес над головой должен бы сейчас разойтись, обрушиться, обнажая чистое, беззвездное черное небо.
Тогда бы он был уверен: все это — сон. Он бы видел эту границу так четко, что уже не стояло бы этого вдруг прозвучавшего, вдруг затрещавшего в голове вопроса: "А ты не свихнулся?"
Ответ был... очевиден. Но и он имел свои границы, которые Одуванчиковый хотел бы обозначить для себя, пока в пасти было сухо и мысли в голове шумели роем ос.
Ведь чем еще могло быть его болезненное следование за белоснежным воителем? И чем была его нынешняя тоска, стоило лишь обратиться мыслями к утраченному образу?
Пожалуй, сейчас старший воитель вновь почувствовал себя, как и множество лун назад, маленьким и жалким, слишком неправильным для этого идеального и чистого мира.
Он испытал секундное желание прогнать ученика прочь, будто тот мог бы увидеть то, что ему бы было не положено, но морда не дрогнула, а желание так и осталось желанием.
— С какого перепугу мне тебе верить?
— Можешь мне не верить, — мрачно и тихо, прикрывая глаза, заключил Одуванчиковый, уже готовый отвернуться. Однако, заслышав следующие слова, не шелохнулся и остался в своем положении. На секунду взгляд его оказался прикован к собственным лапам.
— Что ты надеешься поймать здесь? — раздается вопрос, с которым старший воитель пытается понять, что движет полосатым учеником. Или с которым он обращается к себе, вновь ныряя в омут потерянных мыслей и обрывков воспоминаний.
— Я... не знаю, — произносит он снова, хрипло, как произносил уже не впервые, а после кладет голову на лапы.
— Я помню, что видел, как кто-то на камнях дрался, — мяукнул тихо, — всплеск воды, тяжесть, окровавленное тело под лапами... угасающий взгляд, в котором тонули звёзды, в котором было все, но с каждой секундой становилось ничего...
Взор Одуванчикового потяжелел и оказался прикован к темноте.

Отредактировано Пёс (08.08.2022 18:49:04)