Капли крови, что украшают молодую листву, покачивающуюся под дуновением ветра, или испуганная, объятая обморожением зелень чужих глаз наполняют эту картину жизнью и натягивают нити бытия, переплетая события между собой и обращая их в новый свет.
— Я... Я больше не буду... — запинающийся дрожащий голос молодого оруженосца, что упирается в прохладу чужого взора, прежде обращенного к перепачканным алым лапам.
— Не сомневаюсь, — ответ, что сквозит удовлетворением и прохладой.
— Что здесь происходит?!

И дальше бесконечный поток вздора и безумия, малодушия и слабости, слепой веры и наивного страха испачкать свою шерсть, что проглатывает с головой, раздается гулом по поляне, перешептыванием и осуждением. А может опаской и недоверием.
Зелень, зелёный взгляд предводителя.
— Это нарушение Воинского закона.
Вы ничего не понимаете.
А может: "Вы нуждаетесь во мне".
— Запомни, закон не всесилен. Закон лишь в голове. И однажды, прижатый к земле, ты вспомнишь о том.
Произнесенные прямо в морду последние слова и попытка перевернуть доску, что не означают ничего, оставляя лишь послевкусие раздражения.
Он никогда не слушал, медленно, но верно обращая их племя в кучку разнеженных кисок, что шла на любые уступки ради мира и покоя. Смотреть на это не было сил. И Поветрие не был тем, кто готов был это допускать.
Сдержанный и скрытый за сжатыми губами оскал в ответ на слова об изгнании. Желание выпустить когти и глухое осощнание безумности этого порыва.
Красно содержимое желудка, с которым поток изрыгает свою жертву, выплевывает, прогоняет прочь.
— Еще встретимся, — напутствие или предупреждение, с которым светлая фигура теряется в папоротниковом проходе.

Поветрие пробирается сквозь заросли в мрачном и напряженном молчании, пожираемый изнутри демонами тоски и разочарования, глубокого ощущения несправедливости произошедшего и жгучей обиды, что разгоралась при упоминании минувших событий, при мыслях о собственном бессилии.
Жизнь никогда не была к нему добра, жизнь предлагала пряник, а давала плетку, жизнь учила применять силу и быть жёстким, доказывала, что всегда готова обвиться змеей вокруг шеи и останется только вопрос, сумеешь ли ты эту змею с себя сорвать, либо же покорно позволишь ей себя задушить.
Для него ответ был очевиден.
Не очевиден был он для иных.
Второй день бессмысленных блужданий по нейтральным землям вывел его к лощине, что прилегала к землям племени Ветра, и легкие порывы теперь ерошили его светлую шерсть, пока бывший воин двигался вперед.
Позади осталось многое: семья, близкие, племя — все, за что он так держался и что так любил, за что боролся и чему готов был посвятить жизнь, все, что предало его, не сумев ещё понять. Оттенки горечи оседали в мыслях и на языке. Шум в голове нарастал и толкал на отчаянные размышления, и взгляды, обращённые к предкам, не ждали отклика от затихшего луны назад неба.

Шорох, что слышится со стороны, отрывает его от созерцания разбитых и уродливо сшитых снова картин собственного сознания, заставляет насторожиться.
Куда он шел? Зачем он шел? Преследовал ли белого кролика, или в голове его уже зрел план? Он задавал эти вопросы и себе. Но сейчас, заслышав шум, Поветрие не был столь осмотрителен, чтобы прикованный к пташке взгляд его не стал его врагом, а легкий шаг не оказался в одно мгновение прерван крутым склоном, что скользкой, размытой дождем почвой под лапами потянул его прямиком вниз.
Когда ты падаешь, твое тело ударяется о камни, царапается о ветки, что попадаются тебе по пути, но ты не видишь, ты жмуришь глаза, ты еще не знаешь, что ждет тебя там — на дне.
На дне одиночество и бессилие.
На дне точка.
Поветрие сжимает клыки на каждый ушиб и синяк на своем теле, но, когда оказывается в яме, не сразу осознает, что падение закончено. Пара камушков врезаются в него вслед. Сырость и боль. Палевый кот на выдохе приоткрывает глаза и мрачно, торопливо осматривается по сторонам, стараясь понять, где он находится. Но молчанием отзываются земляные стены небольшого оврага.
Ускользает из под лап прочь почва, стоит попытаться по ней подняться.
Напряжение и инстинктивный страх оседают в каждой мышце и движении, когда с каждой попыткой нарастает молчаливое осознание: это ловушка; и когда с тем вместе в мнительной голове строятся нескладные теории.

Страх и беспорядок так часто преследуют его в эти дни.

К приближению заката пейзаж вокруг оказывается неизменен. Лишь шерсть обретает темный расцвет, а подушечки лап сбиваются в кровь.

К вечеру сопротивление ослабло. Отчаяние уже не гнало вперед, и чувство обиды, досады не могло заставить светлого кота двинуться дальше. Его сбитые в кровь подушечки болели. Шерсть, перепачканная грязью, свалялась и липла к телу. Царапины и ушибы ныли. Но земля продолжала уходить из под лап, когда он пытался подняться вверх, даже если он почти добирался до вершины.
Ему не оставалось ничего, кроме как ждать. Ждать, когда высохнет почва, либо когда кто-то придет на помощь. Но грозовые тучи, что ползли издалека, не обещали скорого избавления от сухости. А безмолвие окружающего леса поглощало любую надежду на чужое присутствие.
Это мог быть конец. Бесчестный и жалкий. Вероятно, так и должны умирать предатели и одиночки, не сумевшие доказать своему племени, что они достойны находиться в их рядах. Но разве Поветрие не был достоен? Разве его старания не значили совершенно ничего? Он был брошен родными и близкими, был брошен предками, и теперь загнивал в яме. Он должен был быть благодарен, что конечности его целы, и что есть еще шанс, что в будущем он выберется наружу, что еще сможет вонзить клыки в добычу и увидеть солнце, выглядывающее из-за горизонта. Увидеть мир. Но пессимизм все более охватывал его с каждой секундой, и бывший воитель, чтобы согреться, сжимался в ком, наблюдая за тем, как погружается мир во мрак.
Он выглядел жалко. Он чувствовал себя жалко. Он ненавидел это каждой клеточкой своего нутра, и наблюдал за тем, как когти его вонзаются в ненавистную землю, но не могут ранить ее.
Никто не пришел за ним. Никто бы и не пришел. Он был предан теми, кого любил, и их слепота, непонимание были подобны клыкам, что вонзались безжалостно в глотку.
Поветрие молчал. Единственное, что он мог — экономить силы, ведь здесь не было добычи, не было воды. Жажда уже драла глотку, но изгнанник не мог сказать, что желал дождя.
Он закрыл глаза.
И даже не сразу обратил внимание на шаги, когда те послышались откуда-то сверху.

Шаги — он навостряет уши и отрывает голову, затаив дыхание.
Друг, враг, добыча, хищник?
Он считывает информацию о мира с настороженностью и напряжением, готовый защищаться, если потребуется, готовый сделать все, что в его силах.
Это конец? Нет, конечно же, не конец.
Лихорадочно мысли роились в голове изгнанника.
Он не мог бы позволить затащить себя в Сумрачный Лес без боя, без справедливости, которую он готов был бы выцарапать с чужими глазами.
Но кто это мог быть?
Все его мышцы напрягаются и жгут под натиском надвигающегося звука и охватывающего нутро недоверия. Он в западне, он в ловушке, он — легкая добыча?
Бывший воитель предпринимает попытку снова, рывок, с которым он... вновь так никчемно почти соскальзывает.
Почти соскальзывает — кто-то помогает ему выбраться наверх, и Поветрие буквально вгрызается в этот шанс, не смея отказываться от него, даже не взглянув прежде на своего спасителя.
Лишь потом он видит безумный блеск в синих глазах.
Они оказываются наверху, дыхание рвется из глотки рвано, и изгнанник наблюдает за одиночкой исподлобья. Он не понимает: зачем был спасен, что двигало этим незнакомцем. Худощавый, он явно не походил на местного героя, да и не мог бы. Не справился бы. Так казалось бывшему племенному.
Но у него не было сил пытаться нападать первым. Мышцы его тянуло, они будто хотели порваться без ведома своего хозяина. И все, что мог предпринять палевый, — это анализировать.
— Это не ты, — раздается заключение, и Поветрие слабо склоняет голову набок.
Значит, опознался? И что теперь?
Кажется, незнакомец разочарован этим фактом. По крайней мере, оживленность, что отражалась на его морде, медленно гаснет.
— Спасибо, — раздается глухая благодарность. У Поветрия не так много вариантов того, что должен он предпринять, но он понимает, что драка — не то, что ему требуется.
— Ты кого-то искал? — задаёт он уточняющий вопрос, делая шаг прочь от обрыва, но не сокращая расстояние, чтобы не провоцировать своего собеседника, наблюдая за ним с лёгким прищуром.

Они смотрят друг на друга. Они ждут первый шаг. Они оценивают и отслеживают, пытаются понять, чего ожидать от потенциального соперника, что, возможно, уже сейчас готов перегрызть глотку. Поветрие ловит этот взгляд, сдерживается от того, чтобы скривить губы в знаке: я тебя засек, но удерживает взор на светлом коте достаточно долго, чтобы тот не мог не понять, что и палевый следил за ним, искал его слабые места. Даже если он сам был сейчас обессилен, даже если не мог бы сражаться в полной мере, он готов был показать зубы: только дайте повод. Он чувствовал себя загнанным в угол зверем. Позади обрыв. Впереди потенциальный охотник. Бежать некуда.
Но вот незнакомец заканчивает осмотр, и изгнанник может выдохнуть: на морде его не отражается агрессия, и действия не предвещают атаки. Кажется, настроен он достаточно дружелюбно, чтобы не ждать от него неожиданного выпада, но бывший грозовой воитель не может: он ждет, не в силах избавиться от тревожного наваждения. Ему потребуется время, чтобы научиться доверять обитателям нейтральных земель. Научиться доверять хоть кому-то.
— Неважно, — слышит он короткий ответ и слабо кивает. "Значит, важно", — отмечает в голове точку, но понимает, что это не то, что нужно ему и не то, что может он использовать. Или из благодарности он действительно решает не заострять внимание на намеке на больное место. Наверняка это тема приносит светлому страдание. Так кажется со стороны. Так думает Поветрие, когда составляет в разуме очерк о незнакомце.
— Ты ведь не из города?
Он вскидывает бровь и задерживает на чужаке взгляд. А после плавно опускается на землю и обвивает пушистым хвостом лапы: своеобразны знак чистоты намерений. Возможно, поняв, кто он, незнакомец уже не будет относиться к нему с тем же спокойствием, что демонстрировал сейчас. В лучшем случае поймет, что показывать когти не стоит, в худшем — решит проверить.
— Именно так, — кивает Поветрие, вместе с тем задерживая взор на глазах светлого кота.
— Ты догадлив, — решает признать он определенное приятное чувство от понятливости незнакомца, — Я из Грозового племени.
И замолкает, чтобы уловить реакцию. А после отводит взгляд — в доверии иль в уверенности, что чужак ничего не сделает.
— Но теперь я ищу путь в город. Ты его знаешь?

— Конечно. Я оттуда.
В своем роде худощавый и потрёпанный, пропитанный едким запахом чудовищ и множеством иных более тонких ароматов, не знакомых лесному коту. Определенно, он был оттуда. Либо же обычно ошивался поблизости. Слова, подтверждающие принадлежность к обитателям каменных джунглей, развеивали остатки сомнений, оставляя вопрос лишь на том пункте, что чужак легко мог бы лгать. И именно этот вопрос не мог позволить изгнаннику полностью пригладить шерсть и расслабиться, довериться и не искать в действиях и словах незнакомца подвоха.
— Тебя провести?
Так неожиданно было услышать от него предложение. На самом деле Поветрие считал, что дело в лучшем случае обойдется взмахом хвоста в направлении примерной дороги до коробок двуногих. В худшем же дойдет до угроз.
Он даже практически не поверил услышанному. Поэтому отреагировал с небольшим запозданием. Сперва очертил чужака взором, задержался на его глазах.
— Веди, — раздается согласие, а в голове звучит вопрос, что срывается после этого с языка:
— Но для чего тебе это?
Паранойя наступала на пятки и вгрызалась клыками в хвост. Поветрию требовались силы, чтобы сохранять внешнее спокойствие и не давать ни намека на опаску, на все те скверные варианты, что вертелись в его голове.
Если бы незнакомец хотел его убить, он бы так и бросил его в этой яме и дождался, пока сдохнет сам. Даже не пришлось бы пачкать лапы и рисковать своей жизнью.
Возможно, он хотел потребовать что-то за помощь после. Это казалось более вероятным, но бывший воитель не мог пока предположить, что мог забрать чужак в качестве долга.
Он его совершенно не знал.
Такие размышления позволяли палевому коту более трезво оценивать ситуацию.
— Как твое имя? — уточнил он следом, делая шаг навстречу тому, чтобы "знать" немного больше.
Поветрие сделал шаг и приблизился. Он был напряжен, чужое близкое присутствие скорее заставляло ныть следы от клыков и когтей глубоко под шерстью, но все же он решил проявить это небольшое доверие.