Ива придирчиво осмотрела и обработала царапины, прежде наказав Иголке вылизать себя до безупречной чистоты, чем ученица, стыдно признаться, пренебрегала уже довольно давно. Но иначе невозможно было наложить целебные мази, которые теперь били в нос резким запахом и заставляли поминутно морщиться. Впрочем, целительница обозначила её состояние как не представляющее опасности - Иголке явно досталось меньше, чем Сажелапке, подмога подоспела вовремя. Поэтому юница, улучив момент, ускользнула из палатки, сказавшись голодной и пообещав принести что-нибудь и другим её обитателям. Ну, точнее, не пообещав, а мяукнув что-то вроде "сделаю, что смогу, если куча с дичью будет от земли видна, но это не точно". Поэтому Иголка не чувствовала себя связанной обязательствами, когда направлялась по кромке поляны к заветной трапезной, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. Она уже успокоилась достаточно, чтобы не посыпать голову пеплом, и даже приободрилась, так как до сих пор все неприятные разговоры откладывались - и хотелось бы, чтобы это продолжалось до бесконечности. Однако, возможно, ей не стоило так сильно мелькать на поляне, потому как и суток не прошло, когда немилосердный тычок вырвал юницу из сна. Силуэт до боли знакомый блеснул в полумраке жёлтыми глазами и удалился без лишних слов, явно давая понять необходимость следовать за ним.

Сонливость как лапой сняло, когда Иголка вынырнула сперва из-под сени палатки, а затем из колючего тоннеля, ведущего в лагерь. Она впервые выбиралась в лес, как и впервые оставалась наедине с наставником - в прошлый раз их общение закончилось обменом взглядами на поляне, от которого шерсть словно покрылась инеем. Язык примёрз к нёбу, а лапы налились тяжестью куда большей, чем по возвращении из Города. Иголка бросила умоляющий взгляд на вход в лагерь, надеясь, что кто-то заметит, как бедную тяжело больную пострадавшую страшный дядя уводит невесть куда, но никто не заметил, никто не остановил и не спас её.

Молчание становилось всё более и более тягостным, но нарушать его первой Иголка не собиралась. Во-первых, она не знала, какой именно вопрос поднимет Ветрогон; на языке у неё крутились исключительно оправдания, но прежде следовало определить, на какую тему оправдываться, а то на неё ещё чего-нибудь навесят. Во-вторых, она всё ещё чувствовала себя уязвлённой его холодностью и равнодушием и продолжала себя жалеть - даже наставнику не нужна, наверняка он был бы рад, если бы она так и потерялась навсегда! А когда строишь из себя оскорблённую невинность, первой начинать разговор - несолидно.

К счастью, Ветрогон всё же подал голос, когда они отошли, по его мнению, достаточно далеко - чтобы в чаще никто не слышал её криков.

— Я не буду у тебя спрашивать, почему ты сбежала. Почему ты вернулась — тем более. Я хочу поговорить о другом, - Иголка набрала в грудь побольше воздуха, перекатывая на языке самые подходящие в данной ситуации оправдания. - Я думаю, тебе нужен другой наставник.

Воздух со свистом вышел из лёгких, и кошка изумлённо воззрилась на воителя, разом порастеряв все свои меткие слова. Она несколько секунд хлопала круглыми глазами, забыв даже приподнятую для следующего шага лапу на землю опустить.

- Но... я... - она сглотнула, потрясла головой, что аж уши захлопали, и вдруг повысила голос: Ты от меня отказываешься?

Часто дыша и нервно выпуская и втягивая когти, сделала шажок назад, зрачки цепляются то за широкие лапы Ветрогона, до за покачивающийся полосатый хвост, то снова останавливаются на непроницаемой морде.

- Что, я... всё-таки оказалась недостаточно хороша? - голос сломался, став каким-то тонким, и Иголка озлобленно топнула лапой, взрыв мелкие комья земли.

Упрямая злость поднимается в груди, начиная жечь, как искорки зарождающегося пожара. Она ведь старалась! Она выполняла все задания, она сбивала подушечки лап в мозоли, ходила в синяках, сжимала зубы и старалась, старалась, старалась! Ради того, чтобы почти под конец обучения получить от ворот поворот?!

Отредактировано Острогривка (07.10.2023 22:56:59)

Ветрогон только вздохнул на её вспышку; кажется, за все луны совместного обучения ей так и не удалось вывести его из себя. Какая досада! Кот взглянул на неё устало, словно формулировать мысли в слова было для него непосильной задачей, или он просто не хотел тратить на это время. Тратить на неё время. Может, он с самого начала обучения этого не хотел. Иголка бы не удивилась.

Но всё же тратил. Всё же вкладывал в её чернявую головёнку знания, а в лапы - умения. И он старался, и она старалась. Не отлынивала ни от одной тренировки, а он никогда не работал с ней абы как, и каждый урок маленьким шажком вёл по пути к воительству. Уж этого Иголка никогда не отрицала.

Она горько вздыхает, вдруг чувствуя вину за своё ребяческое поведение, обнимает себя хвостом и смотрит куда-то в сторону, меж стройных сосен. Впервые задумывается не только о своих чувствах, но и о его - ведь где-то под толстой коркой невозмутимости у Ветрогона тоже есть чувства! И он всё-таки решил поговорить с ней, не просто отчитать, а поговорить, как со взрослой, как с равной себе. Позволил принять решение. Наверное, до своего побега она согласилась бы не раздумывая, быстрее ветра умчавшись к кому-нибудь более мягкому и лояльному.

Но теперь...

«А если бы мой ученик вот так взял и ушёл? Цап дери, да я бы его придушила, мелкого засранца».

Эта мысль стала решающей.

- Вообще-то ты очень хороший наставник, - приглушённо сообщает она соснам. - И воитель хороший. Я не удивилась, что Багрянка назначила тебя глашатаем, - сосны согласно зашуршали ветвями на ветру.

Иголка шмыгает носом и наступает одной передней лапкой на другую, переминаясь на месте. В горло будто колючек набили, и предательски щиплет в уголках глаз.

- Не знаю, кто бы из других воителей смог тебя превзойти, - перед мысленным взором вереницей проносятся взрослые соплеменники, и ни один не кажется достаточно соблазнительным вариантом.

Более мягкий? Но ей не нужен мягкий наставник, ей надо наверстать упущенное за время отсутствия и отлёживания у целительницы, надо нагнать сверстников и сдать воинское испытание! Иголка прерывисто вздыхает. И наконец поднимает взгляд, силясь уловить на непроницаемой морде Ветрогона хоть какую-нибудь эмоцию кроме привычной хмурости.