Утро добрым не бывает, и Остролап осознал такую простую истину сразу же, как посвятился в ученики: прежний режим быстро сошел на нет, вместо доброй и опекающей матери за него теперь отвечал грозный и хмурый наставник (так ему казалось с самого начала и он, впрочем, почти не поменял свое мнение: только научился с этим справляться), а еще черно-белый все реже проводил время с сестрами и братьями, обмениваясь с ними лишь усталыми кивками в начале да в конце дня.

Такая рутина, похоже, была самою собой разумеющейся в процессе взросления, но Остролап все никак не мог осознать, опомниться и привыкнуть: словно барахтался в воде в попытках совладать с прошлым, пока время все неумолимо шло.

Он довольно легко просыпается, когда чувствует, что что-то препятствует его беззаботному дыханию и лениво приоткрывает глаза. Увиденный силуэт наставника, быстро исчезающие образы уходящего сна и осознание пришедшего утра вламываются в его голову, заставляют ловко приподняться и встать, подтягиваясь, чтобы размять уставшее тело. Остролап никогда не был жаворонком - предпочитал доспать каждую доступную секунду, пусть уже привык и смирился с новой рутиной, обязанностями.

Он послушно следует за наставником, медленно ковыляя лапами, думая, как бы убедительнее притвориться больным.

Но наверное, это была плохая идея: все же ему многому предстояло еще научиться, и, к большому сожалению, не в его характере было так открыто отлынивать от тренировок. Да и кто знает, какими гадостями приходилось лечить больных котов.

— Знаешь, что самое важное для воителя? — Остролап ничего не говорит: уже знает, что бессмысленно, и лишь зевает, быстро приводя себя в порядок и подставляя сонную морду под ласкающий ветерок, стараясь поскорее очнуться и войти в рабочий режим. Как и ожидалось, Лютоволк сам отвечает на поставленный вопрос, совсем не требуя его участия, на что черно-белый лишь тихо фыркает.

— Наоборот: я наслаждаюсь возможностью выспаться, пока не перебрался в палатку воителей. Ну, или не стал постарше. — Остролап легко парирует утверждение, наконец придя в себя. Затем он быстрыми движениями догоняет Лютоволка, теперь уже не плетясь за ним, как мученик, а идя вровень. — Потом будут разнообразные патрули, дела, обязанности... Пока ты учишься тебя все равно всерьез не воспринимают, — колкая истина, но все же истина, и Лютоволк должен был прекрасно понимать его точку зрения. Разве прямо сейчас не вел себя так же? — Вот скажи, когда ты последний раз позволял себе хорошенько выспаться и отдохнуть? Уверен, такая возможность выпадает редко.

Остролап на последующие нравоучения никак не реагирует и не кривит лицом, пусть и тяжело вздыхает, пряча недовольство в подкорках сознания: с ним разговаривали как с малюткой-котенком, ей-богу. Такое отношение было неприятно, но все же приходилось с ним мириться, вести себя тихо и не возникать для собственного же блага: кто знал, может взрослые воители таили в умах что-то такое, что оправдывало бы подобное отношение...

Их встречает уже знакомый речной берег, и этот вид его немного успокаивает. Остролап помнит, как осматривал владения Речного племени впервые: его впечатлил масштаб и красота родных краев, а в особенности - водная гладь. Наблюдать за неспешными движениями волн, манящими и непредсказуемыми было почти что умиротворяюще - и снова захотелось спать.

— А обязательно рассказывать? Я не репетировал речь. А еще слишком мал, чтобы готовиться к обучению собственных оруженосцев, — Остролап слабо улыбается, его прежнее раздражение почти уходит, рассеивается, оседая только в уголках его губ. — Да и такими темпами мне суждено распугать всю рыбу в округе, — тихо фыркает, присаживаясь рядом, замолкая.

Ученик некоторое время не двигается, поджидая, когда же лоснящаяся на свету рыбка наконец-то отбросит все опасения и подплывет ближе, навстречу манящим лучам солнца. Было немного тяжело и волнительно делать что-то под таким пристальным наблюдением: казалось, упрекнут за любую ошибку даже с удовлетворительным результатом. И это только подпитывало его неуверенность.

Тем не менее он умело ловит скользкую рыбу, быстро выбрасывая ее на берег и легким движением оглушая об острый камень. Дичь перестает двигаться и Остролап с большой аккуратностью подталкивает ее ближе к себе, подальше от воды.

— Ну смотри, не такой уж и бездарный из меня ученик. Племя прокормлю, — Остролап тихо фыркает, пряча неуверенность за привычной колкостью и облегченно вздыхая. Действительно не такой уж и бесталанный, да?

Слова Лютоволка возвращают его в реальность, заставляют немного опомниться, взбодриться, но в них все равно словно чего-то не хватало: да, действительно, дел меньше не становилось. Но меняло ли это хоть что-нибудь? Меняло ли мнение окружающих, его распорядок дня? Меняло ли отношение к самому себе?

— В чем-то ты прав. Но ведь очевидно — когда ты молодой, племя в тебе неуверенно, не оказывает должного доверия — потому что ты еще учишься. Что уж говорить о том, как ведут себя окружающие, когда ты маленький котенок — все вокруг так и норовят защитить тебя от всех невзгод, оставить в неведении, — он, если честно, не знал, зачем вообще это говорит. Его походка становится более тяжелой, тело - напряженнее, и ученику вдруг резко кажется, что это все не к месту, не относится к первоначальной цели, задаче - какой бы она ни была. К тому же, Остролап умел в нужных ситуациях становиться достаточно невежественным и не обращать внимание на чужое пренебрежение, если таковое было. Семья тоже относится к черно-белому хорошо, а соперничество между братьями и сестрами - дело привычное и встречается повсеместно.

Но он все равно пытался изо всех сил сформулировать свою точку зрения, донести ее до наставника. Казалось, от него этого ждали, хотели.

— И, — Остролап вдруг делает паузу, некоторое время обдумывает ответ, а затем качает головой, — То что нужно трудиться. Я это знаю, — он вдруг поворачивает голову и пронзительно смотрит на Лютоволка, его тон непривычно серьезный, немного странный. Затем кот быстро приходит в себя и снова слабо улыбается, отшучиваясь: То, что я люблю подольше поспать, еще ничего не говорит о моем уровне ответственности. Может я более работоспособный в вечерние часы?

И Остролап себя не принижал: уж черно-белый это хорошо знал. Скорее наоборот: был слишком объективно честен, не прятался за высокомерием и самоуверенностью, как это делала, например, Пташка*, оценивал свои силы в соответствии с действительностью. Сейчас он ничего из себя не представлял. Сейчас.

Но Остролап на это ничего не говорит, предпочитает остаться при собственном мнении.

— Ну, я не кидаюсь обвинениями и не кричу. Можно считать, что половина дела уже выполнена? — Остролап улыбается слишком беспечно, намереваясь все же увести диалог в более легкое и повседневное русло, разбавить обстановку. Что-то в таких разговорах было слишком утомляющим, слишком тяжелым - а еще целый день был впереди.

Когда самая волнительная часть - охота прямо под чужим бдительным наблюдением - остается позади, Остролап облегченно вздыхает, сдержанно облизываясь, когда пододвигает рыбу поближе к себе. Он только сейчас осознает, что выскочил вслед за Лютоволком на тренировку совсем не позавтракав. Может все таки стоило вставать пораньше, чтобы успевать потрапезничать? Говорят, когда ты сыт, то у тебя больше сил.

Уж они ему точно были нужны.

— Не припомню, чтобы я когда-то называл тебя бездарным, — Остролап немного напрягается, дергает ухом, на секунду замирая. Старается не подавать виду. Разве он неправильно растолковал чужое недовольство?

— Я приму это к сведению, — Остролап кротко кивает на чужой монолог и нравоучения. Помимо того, что черно-белый впитывал в себя, как губка, он успевал делать и другие выводы и открытия. Например, Лютоволк был особо придирчив к словам, мало восприимчив к шуткам и в какой-то степени даже слишком серьезен. Но может быть это не было плохо: Остролап бы смог с этим считаться, выражаться корректнее и вести себя осторожнее. — К тому же я никогда не говорил, что собираюсь сдаваться. И прекрасно знаю, что даже этот успех - просто капля в море, — последнюю часть говорит немного тише, задумчиво поднимая глаза, переставая сверлить бедную рыбешку взглядом.

Резкий вопрос снова заводит кота в тупик, заставляет неуютно напрячься и резко перевести взгляд наконец на наставника, чтобы найти в его глазах контекст, причину расспросов.

— Этого — это чего? — Остролап искренне не понимает, вскидывает бровь, наклоняя голову; отряхивает лапу от склизкой текстуры рыбы и воды. Он почти говорит какую-нибудь очередную бессмысленную шутку, но вовремя захлопывает пасть.

* - сестра (Сорока)