Разрыв

Филин — мрачная темная туча, пробирающаяся через заснеженную пустошь, лишний элемент в блестящем ярком мире, практически черная клякса на белом листе. Его место в темном углу на затворках мира, там, откуда он когда-то явился и где закончится, по всей видимости, его путь. Не на голубых холмах, которые гигантскими змеями извиваются под его лапами. И все же он здесь. Все же обязанности никуда не исчезали, даже если не смотреть в их сторону и не думать о них.
Это было фактом, который оставалось проглотить, как неприятное лекарство от желания скрыться от мира, от неготовности смотреть на все то, что происходило вокруг, и желания захлопнуть за собой проход в туннель гигантским валуном.
Это было фактом.
И бредущая рядом ученица тоже была реальной и истинной, воплощением жизни, столь же зараженной общей с ним болезнью.
Им предстояло разделить этот пучок трав на двоих. Иного выхода не было.
— Скоро тебя ждут охотничье и боевое испытания, — заметил Филин хмуро. Они долго шли к этому, бросать все из-за жизненных невзгод было непозволительной роскошью, которую не могли себе позволить воители, — И тебе все еще нужно лучше отработать боевые приемы.
Он говорит это даже с неким укором себе, с неудовольствием отмечая, что они могли бы уделить этому вопросу больше времени. Что это будет и его проблемой тоже, если Молька просто не справится.
Они поднимаются на вершину холма, и здесь он замирает, аккуратно опускается на землю и обвивает хвостом лапы. В первую очередь он осматривается, чтобы убедиться, что вокруг было безопасно: в последнее время на их земли повадились нарушители, — но холод пространства встречает их практически девственной чистотой снежного покрова.
— Тебе нужно размяться, — не вопрос, утверждение, — Не дай Звездное племя, ты вывихнешь лапу, неудачно совершив прием, — и тут же морщится, представляя такое зрелище, будто (а может и правда) то уже встречалось ему на тропе учительского опыта. Филин косится на свою ученицу, кивает слабо на маленькие дорожки следов, которые местами рассекают снег.
— Твое первое задание: охота. Как только что-то поймаешь, возвращайся и мы продолжим, — произносит старший воитель. Объяснять технику в очередной раз он не видит никакого смысла, но все же чуть щурится, чтобы проследить за ее выполнением со стороны Мольки.

Взор Филина скоро оказался расфокусирован и потерял в белизне светлую шерстку Мольки. Остался только он, его думы, и пронзительный ветер.
Мысли его были далеко, были оторваны от происходящего, возвращались ко всем развалинам, которые оставались за его спиной, к кровавым ошметкам чужих улыбок и старой жизни. Потерянной жизни.
Все это было не здесь.
Не на этом укрытом снегом холме.
Слишком далеко от этой точки, в которой он находился теперь.
Он не знал, как много времени прошло. Казалось, все это растянулось на вечность. Казалось, когда Филин еще раз осмотрится по сторонам, миру уже придет конец.
Иллюзия.
Вот слышен хруст снега под легким шагом, поток морозного воздуха доносит до полосатого кота запах ученицы. И старший воитель слабо хмыкает, неохотно и неспешно покидая поле памяти и дум.
Он еще окажется там позже.

Оруженосец возвращается неожиданно, как набегающее на солнце в ясный день облако. Но также молчит. Просто кладет добычу и не спешит хоть как-то прерывать поток безмолвия.
И Филин тоже разрывает его не сразу.
Он слабо кивает и обращает взгляд на принесенный улов. Этот кивок служит своеобразной похвалой, знаком, что он заметил ее, принял выполнение задания: требования к нему были невысоки.
Но молчать вечность невозможно.
— Закопай ее.
Полосатый воитель замечает это кратко, сухо, после просто дожидается выполнения указа со стороны Мольки. Он наблюдает за тем, как летит из под ее лап снег, за тем, как скрывается после от взора небольшая мышка, тоня в холодном покрывале.
— Хотелось бы уделить больше внимания приемам, которые применяются именно в племени Ветра, — замечает Филин и дергает усами. Он вклинивается в процесс будто бы даже несколько неуместно, резко, грубо, а после ведет хвостом, следя за реакцией ученицы. Поднимается на лапы, чтобы приготовиться к тому, чтобы демонстрировать приемы.
— Что нам может помочь? На что нужно обратить внимание? — обращается к Мольке и щурит янтарные глаза.

Филин едва заметно нахмурился, когда пошло перечисление физических характеристик, но смолчал: сам не уточнил.
Молька запиналась. Типично.
И все же не говорила чего-то совершенно абсурдного, чего можно бы было ожидать от юного котенка, едва ступившего на тропу ученичества — старший воитель не прерывал ее до самого последнего пункта, на котором все же не сдержал колкость:
— И много ты видела котов, которые сами влезают в кроличьи норы?— хмыкая, с привычным мрачным скептицизмом спросил полосатый наставник, и его кончик хвоста в знаке легкого раздражения дернулся. "Или как ты собираешься потом его оттуда выцарапывать?" — Филину пришлось постараться сдержаться, чтобы не озвучить этот вопрос.
Их стихией была свобода, а не узкие коридоры подземных туннелей — искусство их исследования давно умерло для их племени и скрылось за лунами истории.
— Впрочем, ты можешь использовать их скопления как неудобную местность, в которой нужно смотреть под лапы, — тянет учитель примирительно, но тут же отрезает, — Хотя в лесу смотреть под лапы и по сторонам приходится и того чаще.
И дергает плечами, подчёркивая, что метод не самый рабочий, пусть и не плохой. Наверняка, он сгодится в борьбе с теми, кто живет на ровной поверхности. С повадившимися обитателями города, например.
Молька кажется ему рассеянной. И невольно Филин морщится в таком замечании: если они вдвоем будут витать в облаках, они уйдут отсюда лишь через луну, да еще и ничего не добьются.
— Нужно использовать открытость местности: отсутствие тени, ветер, холмы, — тянет он, — Другие племена привыкли полагаться, что у них есть, от чего оттолкнуться, за чем укрыться, откуда напасть. В племени Ветра все, как на открытой лапе, — и тут он подцепляет снег, отчего скоп снежинок взлетает в воздух, — Поэтому нужно уметь полагаться на эту открытость, — произносит он и останавливает на ученице взгляд, чтобы поймать, поняла ли она то.
— На самом деле, здесь придется быть оригинальной, чтобы придумать что-то, не так ли? — он морщится и щурится.
Пустошь будто бы обделила их кровом и защитой. Но именно поэтому они должны были быть лучшими, кто может сражаться без них.
— Если ветер силен, он будет нести пыль и снег в глаза. Если солнце яркое, оно будет ослеплять. Поэтому всегда стой к ним спиной и держи противника к ним мордой, — скорее совет: в такую погоду им не удастся воспользоваться этим всем, — Кроме того, чтобы набрать большую скорость для удара, например, толчка ты можешь использовать для разгона возвышенности.
Филин очерчивает взглядом окружение.
— Спустимся, — произносит он, трогает с места, — После этого: нападай первой.

Она не прекословит и не дает комментариев в ответ на его слова: Филина это удовлетворяет, Филин не чувствует потребности в споре, как не испытывает для его развития ни малейшего желания. Его внимание куда более приковано к тренировке, хотя и слишком шатко и слишком легко соскальзывает прочь.
Он может быть благодарен лидеру за возможность отвлечься и погрузиться в обучение Мольки. Но он все еще чувствует тяжесть горечи, которую несет на своих плечах. Поэтому он ощущает себя плохим наставником.
Может, он даже уверен в глубине души, что его путь и путь тихой ученицы пересеклись не вовремя, ведь он слишком четко осознает, что ее, утопающую в пучине внутренних конфликтов и печали, он вытащить будто и не может. Потому что повяз где-то рядом.
И от этого хочется скрипнуть зубами.
Это отвратительно осознание.

Они спускаются вниз. Полосатый двигается вперед. Он ждет, что ученице потребуется какой-то сигнал или знак, дающий понять, что можно будет начать. Он не ожидает, что получит резкий болезненный удар, как не ждет, что тот обожжет плечи, заставляя его сдавленно зашипеть, прежде чем сбросить с себя кошку. На землю падают капли крови, но он не обращает на то изначально внимания. Практическая часть начинается резко, и ему куда важнее соориентироваться в ситуации, нежели делать акцент на собственное тело.
От этой резкости сердце в груди ударяется шумно и тяжело.
Он заносит удар — оглушение — промах, уворачивается от чужой атаки, ловко пригнувшись и уйдя в сторону, но и сам промахивается, когда старается сбить Мольку с лап подсечкой.
Она хорошо старается.
Все происходит быстро на сей раз, и он взмахивает хвостом в призыве остановиться, прерывает бой так же быстро, как он начался.
Адреналин еще бил в крови, заставляя игнорировать всякий дискомфорт, но и сбивая с хода мыслей, что особенно тяжело, когда обыденное "я" скупо на похвалу.
Я ожидал, что будет хуже? Звучит, как унижение.
— Хорошо, — краткий, ёмкий ответ, с которым он встречается с, ему кажется, чуть обеспокоенным взглядом Мольки.
— У тебя хорошо получилось, — находит важным уточнить и ведёт чуть разодранными плечами, только сейчас ощущая покалывание и жар собственной крови. Шкура, перенесшая не одну настоящую схватку, легко терпит боль, в отличие от души, и все же Филин морщится и щурится, когда осознает допущенный просчет.
— Выпустила когти, не так ли?

номинально с главной поляны <--

Вересколапка послушно следовала за Серолапом. С одной стороны, странно, что не её наставник решил устроить тренировку. С другой стороны... Может, Шиповнику больше не хотелось тратить на неё своё время? Серый исполин вечно выглядел очень серьёзным и строгим. И недовольным. Вересколапка никак не могла понять, как ей действовать, чтобы наконец получить признание воителя?

Могла ли она вообще получить признание хоть какого-то воителя? Если не считать, конечно, Ярокрыла и Кленовницы.

Кошечка взглянула на Серолапа. Он тоже уже был воителем. И серым. Был ли он также строг и непримирим, как Шиповник?

- Мы с ним уже охотились, - Вересколапка кивнула. Хотя бы охота у неё получалась! Она сумела поймать дичь на своей первой тренировке - кто ещё мог таким похвастаться? Но тогда рядом с девчушкой была сестра, и её присутствие очень помогло и придало уверенности. - И я могу ловить дичь. Уже ловила!

"Сейчас охота будет ещё лучше! Тут только мы с Серолапом - никто не будет мешать!"

По крайней мере, именно так Вересколапка пыталась себя убедить. Ученица пошла вперёд, принюхиваясь. Был ли рядом кролик? Или зяблик? Нет. Мышь. Мышь! Она уже такое ловила.

В голове ученице мгновенно появилась картина, словно наяву: вот она ловит мышь и приносит её в лапы Серолапа. И тогда воитель поймёт, что она не такая уж глупая. И что если Шиповник рассказывает про неё что-то в палатке воителей - то это всё неправда. Она лучше! Гораздо лучше.

А вот реальность оказывается гораздо хуже фантазий. Мышка убегает прочь, совершенно не считаясь с планами кошки. Вересколапка тут же сгорбилась, как будто от одной мышки зависело всё её будущее. Она глупая. Она и правда глупая?

Вересколапка плетётся обратно, уже представляя взгляд Серолапа. Он до ужаса похож на взгляд Шиповника - такой же холодный и колючий.

- Я не поймала, - кошка понурила голову. Неужели все её мечты о том, чтобы стать великой глашатай, как мама, останутся просто мечтами?
- Я плохая ученица, да? Шиповник этого не говорит. Но думает, - она прикусила губу, вспоминая морду воителя. Брр. Теперь Серолап отведёт её обратно в лагерь? - Я хочу учиться, правда! Не отправляйте меня в палатку старейшин! - все лесные коты с детства знали, что плохих воителей и оруженосцев отправляли в старейшины!